Военные мемуары. Единство. 1942-1944 - Шарль де Голль

Но это объединение нам удалось осуществить лишь через несколько месяцев. Декретом от 27 ноября 1943 Комитет освобождения наконец подписал назначение Жака Сустеля генеральным директором специальных служб, подчиненных непосредственно главе правительства. Такого рода система вовсе не имела целью отстранить офицеров, состоявших в прежней разведывательной службе. Наоборот, мы рассчитывали, что способности каждого специалиста найдут теперь широкое применение. Особый характер войны, которую нам пришлось вести, требовал, чтобы наша система и тут представляла единое целое, чтобы она вышла за прежние рамки, отказалась от старых рецептов, установила сложную сеть связей с маки, с группами франтиреров, с различными организациями движения, умела использовать подпольные листовки и газеты, диверсии, саботаж в административных учреждениях, охватила бы все формы Сопротивления, проникла во все виды национальной борьбы. К несчастью, генерал Жиро упорно противился решениям, принятым правительством по этим вопросам.

Ссылаясь на свое звание главнокомандующего, он желал сохранить в полном своем распоряжении ту самую разведывательную службу, которая имелась у него до декрета. Мы с ним беседовали об этом, и я из сил выбивался, доказывая ему, что нам необходимо единство, что он, Жиро, будет иметь широкую возможность пользоваться аппаратом. Ничто не помогло. Всей тяжестью своего авторитета генерал Жиро продолжал отказывать давление на офицеров соответствующих служб, желая, чтобы они, в нарушение правил дисциплины, не выполняли наших предписаний. Разумеется, поступал он так не по соображениям стратегическим. Ведь какое бы звание он ни имел, в действительности он не осуществлял эффективного командования военными операциями: наши союзники ревниво оставляли это за собою. Но для определенного рода политики его не отказывались использовать. Во Франции, в Африке и среди французских сановников, эмигрировавших в Соединенные Штаты, кое-кто еще поощрял его намерения — конечно, в своих собственных целях. Так же поступали миссии и штабы союзников: оставаясь глухими к голосу жизни и не желая расстаться со своими вчерашними планами, они отнюдь не отнимали у Жиро заветной надежды сыграть первую роль. Вот почему, несмотря на мои предупреждения, он упорно старался сохранить сепаратные связи с теми или иными группами в метрополии и с помощью американцев посылал туда своих собственных агентов, которые только вносили во все путаницу.

Чаша наконец переполнилась. В апреле 1944 после одного инцидента, более серьезного, чем прежние, я был вынужден потребовать от генерала Жиро прекращения этой игры. Он занял позицию проволочек и оттягивания, и тогда правительство особым декретом освободило его от чисто номинальных обязанностей главнокомандующего и назначило генеральным инспектором армии. Это назначение положило конец создавшемуся двусмысленному положению и, кроме того, давало возможность генералу Жиро действительно стать полезным. Желая смягчить обиду, я написал ему официальное письмо, в котором от имени правительства засвидетельствовал его заслуги. В другом письме я от себя лично заклинал его показать пример самоотверженности, памятуя о трагических обстоятельствах, в которых находится Родина. В то же время Национальный комитет освобождения постановил наградить его военной медалью с очень лестным объявлением благодарности.

Генерал Жиро предпочел уйти в отставку. Он не принял назначения на предложенный ему пост, отказался от военной медали и уехал, избрав своей резиденцией окрестности Мазагана. «Я хочу быть главнокомандующим или никем», — сказал он. Его отъезд не вызвал никаких волнений — ни в войсках, ни среди населения. Кстати сказать, как раз в это время некоторые его приверженцы из числа бывших «деятелей» Виши были им недовольны за его поведение в деле Пюше: генерала Жиро упрекали за то, что он не встал на защиту обвиняемого, хотя тот приехал в Северную Африку, получив официальную гарантию от «гражданского и военного главнокомандующего». Что касается меня, то я был глубоко огорчен упорным желанием генерала Жиро отойти от дел, хотя война еще была далеко не завершена.

Но какое значение могут иметь наши огорчения, когда дело идет о порядке в государстве? В особенности — когда Франция страждет. Ведь мы знали, что там творится, ибо получали сообщения через курьеров — в частности, те данные, которые доставляла нам из Парижа наша служба подрывной активности в административных учреждениях; нас осведомляли и делегаты Консультативной ассамблеи и люди, которым удалось бежать из Франции, перейдя через Пиренеи; нам делали также доклады наши уполномоченные, которые пробирались из Алжира в метрополию и обратно: Гиллен де Бенувиль, Буржес-Монури, Франсуа Клозон, Луи Манжен, генерал Бризак, полковник Зеллер, Гастон Дефер, Франсуа Миттеран[82], мой племянник Мишель Кайо и другие.

Никогда еще материальные условия жизни не были во Франции сталь тяжелыми. Почти для всех вопрос питания стал ежедневной трагедией. С осени 1942 и до весны 1944 паек, выдававшийся по карточкам, не содержал и тысячи калорий. В сельском хозяйстве не было ни рабочих рук, ни горючего, ни удобрений, ни перевязочных средств, и по всем этим причинам оно давало лишь две трети довоенной его продукции. Из того, что брали по реквизиции, значительную часть захватывали оккупанты — мяса, например, отнимали половину; из того, что оставалось хозяевам и могло поступать на черный рынок для продажи населению, оккупанты тоже отхватывали себе часть. За все, что немцы пожирали таким способом, они платили деньгами, которые черпали из французского казначейства. Всего они получили оттуда до августа 1943 триста миллиардов, а до марта 1944 — более четырехсот миллиардов.

Во вражеских лагерях для военнопленных все еще находились полтора миллиона французов. Правда, Германия для виду освободила и отослала во Францию сто тысяч военнопленных. Но зато служба «трудовой повинности» должна была ей доставить ни много ни мало как миллион человек гражданского населения. Кроме того, рейх заставлял работать на него непосредственно одну треть всего количества наших заводов, сжигал половину нашего угля, отобрал 65 % всего количества наших паровозов, 50 % наших вагонов, 60 % наших грузовиков, употреблял наше оборудование, наши материалы на сооружение для Германии «Атлантического вала». При той нищете, в которой прозябало большинство французов, вопросы питания, одежды, топлива, освещения, перемещения стали для них мучительными, зачастую неразрешимыми.

И вот война снова низвергла на землю Франции лавину разрушений и смерти. После перемирия в этом отношении наступила было передышка, чем похвалялись виновники капитуляции, а теперь начались воздушные тревоги, полилась кровь. В Дьеппе, потом в Сен-Назере английская авиация с помощью французских авиагрупп повела над головами жителей воздушные бои с врагом, налетая волнами и возвращаясь на базы. Участились бомбардировки городов. Они наносили населению большой ущерб, особенно Парижу, Нанту, Руану, Лиону, Сент-Этьенну и их окрестностям, — это была прелюдия к тем серьезным разрушениям, которые Франции предстояло претерпеть во время предстоящей большой битвы. До высадки союзных войск было убито бомбардировками с воздуха тридцать тысяч человек. Во многих местах, в частности в департаменте Эн, в Центральном массиве, в Альпах, в Лимузене, в Дордони, маки начали вооруженные выступления против оккупантов, а те в отместку отвечали расстрелами населения, пожарами, арестами заложников, денежными контрибуциями… Пособницей врага была вишистская милиция; ее военно-полевые суды без всякого разбирательства выносили смертные приговоры множеству патриотов. В сущности репрессии стали для врага настоящими военными операциями. Он вел их с ужасающей методичностью и точностью. Он желал «очистить» свои тылы перед битвой, близость которой уже чувствовал. Вот почему гестапо и немецкая жандармерия совместно с вишистской полицией и милицией, находившейся теперь в ведении Дарнана, «генерального секретаря по поддержанию порядка», яростно преследовали наши подпольны группы и все движение. Пускали в ход все виды запугивания, пыток, подкупа, стараясь вырвать у несчастных, которые попадали в их лапы, признания, заставить их выдать других патриотов. Незадолго до высадки союзных войск погибло много руководителей Сопротивления: Кавайе, Маршаль, Медерик, Пери, Полицер, Рипош, Туни и другие, было казнено 20 тысяч участников Сопротивления, депортировано 50 тысяч человек. В это же время обнаружились постыдные ужасы преследования евреев. И тогда же рейх заставил выдать ему политических заключенных, арестованных Виши, в частности Эррио, Рейно, Даладье, Блюма, Манделя, Гамелена, Жакоме; гестапо арестовало и других видных лиц, как, например, Альбера Марро, Франсуа Понсэ, полковника де ла Рока, крупных чиновников, финансистов, промышленников, высших офицеров, и отправило их в Германию, рассчитывая, что они послужат заложниками или когда-нибудь будут использованы для обмена пленными.