Чахотка. Другая история немецкого общества - Ульрике Мозер

В обществе, каким представлял его себе Плётц, не было места больным и слабым. Лечение больных есть вмешательство в законы природы и в естественную борьбу за выживание, в естественный отбор, который призван «искоренить» «неполноценных», а прирост среди населения нежизнеспособных особей «противоестественен»[757]. Плётц не признавал медицинских страховок и пособий по безработице, гигиены и современной медицины, даже помощи при родах[758]. Угрозу вырождения может предотвратить принудительная стерилизация «неполноценных»[759].

Подобная селекционная утопия основывалась на убеждении, что люди от рождения не равны. Ценность каждого индивидуума обусловлена его склонностями и свойствами, и борьба за выживание заложена в человеке на клеточном уровне[760].

Расовая гигиена стремилась создать для нации будущего «здоровое тело», предотвращая распространение больного генофонда. Среди прочего к представителям больного биоматериала относились и чахоточные. Возбудитель болезни был известен, но ведь она почему-то поражала не всех подряд. Может быть, чахотка — наследственный недуг? Или, как полагали некоторые расовые гигиенисты и врачи, предрасположенность передается от родителей детям[761]? Вопрос о наследственных болезнях стал отдельной научной дисциплиной для приверженцев расовой гигиены и евгеники[762].

В 1905 году Плётц основал Общество расовой гигиены. Одним из его членов, среди прочих, стал писатель Герхарт Гауптман, чья пьеса «Перед восходом солнца» повествует о вырождении крестьянской семьи, а также гигиенист Альфред Гротьян, о котором речь уже шла выше[763]. В 1912 году Гротьян, ранний поборник евгеники, определил, что вырождение есть «телесное и духовное ухудшение потомства по сравнению с предыдущим поколением, которое может быть рассмотрено как безупречное или, по крайней мере в среднем, по большей части без изъянов»[764]. Гротьян, невропатолог, терапевт общей практики и ученый-социогигиенист, исследовал влияние социально-экономических факторов, таких как доход, условия проживания, питание, на здоровье и болезнь нации[765]. Он ратовал за устранение причин социального неравенства и одновременное оздоровление населения, но успехи социальных реформ считал весьма скромными. Наследственность представлялась ему всё более значительным фактором и темой[766].

По оценкам Гротьяна, «неполноценные» люди с нежелательной наследственностью составляют не меньше «трети всего населения»[767]. В своем эссе «Социальная патология» (1912) он объяснял: «Отягощенные дурной наследственностью не имеют права на продолжение рода, но должны быть добровольно или принудительно сделаны бесплодными»[768].

Швейцарский психиатр Огюст Форель пошел еще дальше: искоренению подлежат «все преступники, душевнобольные, слабоумные», а также «индивиды, наследственно склонные к туберкулезу, рахитичные, телесно неполноценные, страдающие гемофилией, испорченные, страдающие наследственными заболеваниями или имеющие нездоровую конституцию». Умерщвление для таких личностей — благо, считал Форель[769]. Фантазии Фореля об искоренении неполноценных значительно повлияли на сторонников евгеники.

В Германской империи расовая гигиена и селекция представлялись утопией. Немецкое Общество расовой гигиены в 1914 году насчитывало всего 350 членов, из которых большая часть были университетскими профессорами[770]. Всё изменила Первая мировая война. Национальное высокомерие, оптимистическая вера в прогресс и развитие империи сильно пострадали после Версальского договора. Во время войны снова сильно упала рождаемость, голод, холод и эпидемия испанского гриппа выкашивали гражданское население, армия несла огромные потери, страна утратила часть территорий, а вместе с ними — еще часть населения и промышленных мощностей[771]. Полная картина «гибнущей нации»[772]. Еще до всемирного экономического кризиса женского населения не хватало для воспроизводства следующего поколения[773].

Социальные и демографические последствия войны обострили дискуссию о расовой гигиене, теперь ее подпитывал еще и радикальный национализм. Сторонников расовой гигиены становилось всё больше. Они видели для раздавленной войной, обескровленной, униженной Германии выход в биологическом «возрождении»[774].

Катастрофа войны стала катастрофой и для больных чахоткой. В 1918 году число умерших от нее достигло уровня 1896 года[775],[776], медицина была по-прежнему совершенно бессильна.