Смерть в катакомбах - Ирина Лобусова

Горный инженер Афанасий Клименко не был рожден для подвига. На допросах он дал признательные показания и стал осведомителем. Во время нахождения под стражей Клименко совершил несколько спусков под землю, показывая сотрудникам сигуранцы место расположения отряда и участки минирования, выдал тайники с оружием и сейф с партизанскими документами. Убедившись в том, что пленный командир повязан по рукам и ногам сотрудничеством с органами, контрразведка инсценировала его побег из тюрьмы. Впоследствии Клименко использовали как информатора для выявления коммунистов и остатков нелегальной агентурной сети НКВД.

Согласились работать с сигуранцей еще несколько арестованных подпольщиков, в том числе и радист отряда Евгений Глушков. Он сам явился в немецкую полицию безопасности и предложил свои услуги. По заданию немецких спецслужб с августа 1942-го по ноябрь 1943-го он поддерживал по рации связь с Москвой, дезинформируя о партизанском отряде и требуя прислать помощь людьми и материальными средствами. Однако уже в сентябре 1942 года на Лубянке пришли в выводу, что Глушков работает под контролем и включились во встречную дезинформационную радиоигру с противником.

А теперь снова вернемся назад. 25 мая 1942 года румынские оккупационные власти устроили показательный судебный процесс над сотрудниками НКВД Молодцовым, Межигурской и Шестаковой. При этом Молодцов поставил трибунал в тупик, потребовав присутствия на скамье подсудимых Антона Федоровича, на квартире которого были арестованы все трое и который являлся очевидным пособником партизан. Требование было обоснованным, и заседание суда отложили на три дня. 28 мая судья зачитал справку сигуранцы, согласно которой Федорович присутствовать на процессе не может, поскольку бежал из-под стражи и скрывается в катакомбах. Формальности были выполнены, и начался суд. 29 мая во дворе городской тюрьмы Молодцову, Межигурской и Шестаковой в присутствии других заключенных был зачитан приговор, по которому все трое приговаривались к расстрелу. На предложение подать прошение на имя румынского короля о помиловании резидент НКВД категорически отказался, заявив: «Мы на своей земле и у врага помилования не просим».

И, как уже упоминалось, ночью 3 июля 1942 года капитан госбезопасности Владимир Молодцов и сержант госбезопасности Тамара Межигурская были расстреляны и закопаны в безымянной могиле…

Не избежал пыток и отважный молодой паренек Яков Гордиенко. Он был схвачен в феврале и провел в застенках полгода, прежде чем его расстреляли. Из тюрьмы ему удалось передать письмо.

«Дорогие родители!

Пишу вам последнюю мою записку. 27.7.1942 г. исполнился месяц со дня зачтения приговора. Мой срок истекает, и я, может быть, не доживу до следующей передачи. Помилования я не ожидаю. Эти турки отлично знают, что я из себя представляю. (Это благодаря провокаторам: старику и Козубенко.)

На следствии я вел себя спокойно. Мне сразу дали очную ставку с Козубенко. Он меня продал с головы до ног. Я отнекивался. Меня повели бить, три раза водили и били на протяжении 4–5 часов. За это время три раза терял память и один раз притворился, что потерял сознание… Били резиною, опутанной тонкой проволокой, грабовой палкой, по жилам, по рукам железной палочкой 2x2, длиной 70 см… Остались следы шрамов на ногах и повыше. После избиения я стал плохо слышать… Я жалею, что не успел обеспечить вас материально. Но не унывайте. Наше дело все равно победит. Советы этой зимой стряхнут с нашей земли немцев… Я не боюсь смерти. Я умру, как подобает патриотам Родины. Прощайте, дорогие. Пусть батько выздоравливает, этого я хочу. Прошу только, не забывайте про нас и отомстите провокаторам. Крепитесь. Привет всем родственникам.

Победа будет за нами.

Должны ухлопать старика предателя».

По доносам предателей из бойцов партизанского отряда было расстреляно 11 человек, включая Ивана Клименко. Остальных военный трибунал приговорил к различным срокам лишения свободы.

В марте 1944 года чекистское руководство в Москве, еще не имея достоверных данных о гибели Молодцова — точно это было установлено лишь после освобождения Одессы в апреле 1944 года, — зачислило его в особый резерв 4-го Управления НКГБ (бывшей Особой группы НКВД) и переаттестовало на звание капитана госбезопасности как живого…

Собственно, Зина никогда не запоминала эти моменты — как они появлялись, откуда, почему вдруг после трагически пронзительного рассказа наступала вдруг тишина. Она была похожа на облако, вдруг нависшее прямо над головой и закрывшее своим мягким, тяжелым, непробиваемым пухом не только мысли и слова, но и черты лица.

Молчание. Бершадов замолчал. Все точки были расставлены. Ровно столько точек, сколько было нужно, ни больше и ни меньше. Зачем же пришла тишина? Почему эта тишина, это молчание, в плен которого попали они оба, стало более трагическим, чем рассыпавшиеся в пространстве и уже ушедшие слова?

Прерываемое только треском дров, громко разгоравшихся в буржуйке, это молчание было третьим действующим лицом, неслучайно возникшим между ними. И Зина не выдержала. Собственно, она никогда не выдерживала, особенно в последнее время — нервы стали совсем ни к черту, и еще раз она убедилась, что для оперативно-подпольной работы она не подходила со всех сторон.

Зина прервала это молчание, она просто не могла больше молчать, ведь понимала, что молчание может быть пострашней, чем слова.

— Это ты сделал? — Не мигая, Крестовская смотрела на лицо Бершадова, похожее на безжизненную античную маску. — Это ты сделал? Ты их уничтожил? На твоих руках эта кровь? Ты уничтожил этот отряд, преследуя какую-то свою собственную цель? Отряд, полностью состоявший из предателей?

— Ну не полностью, — усмехнулся он, — но что-то в твоих словах есть.

— Значит, ты… — Зина задохнулась, словно поплыла в облаке, в котором больше не было устрашающего сомнения, ничего не было, кроме кристально-чистого холода, способного навсегда заморозить ее грудь.

— Я же ничего не сделал, — Григорий снова усмехнулся, и Зине показалось, что античная маска пошла трещинами. — Я дал свободу выбора. Все остальное они сделали сами.

— Не понимаю, — она сглотнула комок горькой слюны.

— Все ты понимаешь, — глаза Бершадова сверкнули озорным блеском. — Я провел несколько наглядных демонстраций. Почти таких, как тогда, в «Парадизе». Ты же знаешь, что я умею их проводить. Я сказал Молодцову, что Садовой — предатель, и его нужно уничтожить. Все остальное сделал он сам.

— Что сделал? — Зина задохнулась от возмущения. Она никогда не могла переносить лицемерие просто так, как сквозняк. — Дал убить мальчишке? Неподготовленному? Имея опытных чекистов под рукой? Да так убить, чтобы всех поймали сразу после этого убийства? Как это было: пришел в дом среди бела дня, назвал дворнику свое имя, выстрелил, не скрываясь, не пытаясь замести следы, — это было убийство? Да к концу дня после такого убийства он же сдал всех…