Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов

Бабьи бунты в истории протестного движения в России важны еще и тем, что при их подавлении войска действовали более сдержанно, до последнего не применяя силу. Б. Энгл допускает, что в событиях февраля 1917 г. участие женщин повлияло на отношение казаков и войск гарнизона к беспорядкам, которые могли видеть в них жен и матерей солдат, воюющих на фронте[506]. Еще накануне первой революции крестьяне выработали своеобразную погромную стратегию, в которой прикрывались женщинами, пуская их первыми в «бой». П. С. Кабытов на материале крестьянских восстаний начала XX века затронул тему бабьих бунтов и обратил внимание, что очень часто крестьянский погром начинался с того, что громить усадьбу принимались женщины, а мужчины присоединялись только после того, как удостоверялись в отсутствии карательных инициатив представителей власти. Управляющий имением Трепке Полтавского уезда сообщал в 1902 г. следственной комиссии: «Сначала явились бабы и занялись мелким хищением, а мужчины прятались, выглядывая по временам из‐за изгородки и вошли в дело лишь тогда, когда убедились в безнаказанности баб»[507].

В 1914 г. новый статус множества женщин — солдаток — определял их оппозиционность. Хотя правительство и назначало пособия женам запасных, ушедших на фронт, денег не хватало, пособия задерживали, а в деревнях никакие пенсии не могли заменить рабочих рук. Поэтому в то время, как газеты упивались рассказами о патриотизме русских женщин, эти же русские женщины громили казенные учреждения, ругая правительство и царя за то, что забрали их мужей. «…его матери, нехай верне мини мужа, я его грошами не нуждаюсь», — матерно обругала Николая II тридцатилетняя крестьянка Киевской губернии Александра Побережная, в ответ на напоминание о том, что царское правительство заботится о солдатках, выплачивая им пособия[508].

Уже обращалось внимание на то, что в мобилизационных беспорядках определенную роль играли женщины-солдатки, которые своими истеричными криками подхлестывали агрессию мужской половины толпы. Исследователи указывают, что в погроме на Лысьвенском заводе женщинам принадлежала исключительная роль по возбуждению запасных и рабочих. Вместе с тем лысьвенские беспорядки нельзя отнести к собственно женским бунтам, так как основной движущей силой погрома были мобилизованные солдаты и пролетарии.

Один из первых непосредственно женских бунтов произошел в последних числах июля в Царицыне: собравшаяся у здания мужской гимназии толпа женщин стала требовать письменного удостоверения относительно выдачи дальнейших пособий и после отказа принялась избивать полицейских. К ним присоединились запасные и студенты. В итоге были вызваны войска, открывшие огонь по толпе. В частном письме указывалось, что при подавлении беспорядков было убито 20 и ранено 80 человек[509].

Ярая монархистка, член РНСМА, беспощадный борец со своими соседями-немцами С. Л. Облеухова вынуждена была признать, что власти не справляются со взятыми обязательствами поддержания семей запасных. В письме от 11 августа 1914 г. она так описывала сложившуюся в Петрограде ситуацию: «Дело в том, что несмотря на широко поставленную помощь семьям запасных, во многих попечительствах относятся к ним с возмутительной грубостью и денег не дают. Происходят сцены прямо невероятные. 400–500 женщин приходят каждый день за пособием, им ничего не объясняют и гонят прочь. В другом месте на 600 женщин сторож выбрасывает в толпу 150 билетиков на право получения нескольких рублей. Происходит свалка, жандармы на лошадях врезаются в толпу и „оттесняют“ женщин. Сегодня в 7‐й роте, д. 10, во время давки из‐за брошенных билетов задавили насмерть ребенка. Я не верила всему этому, но ко мне лезут бабы с детьми, плачут и клятвенно уверяют, что это правда»[510].

Судя по частной корреспонденции, самое сильное возмущение солдаток вызывало отношение к ним властей в Одессе. Здесь в течение трех недель не выдавали пособий. В итоге протест одесситок вылился в погром, в котором проявились не только экономические, но и политические мотивы: женщины, вероятно, в память о бунтах 1905 г., наспех сооружали красные знамена, которые затем у них отбирала полиция. В письме из Одессы от 12 августа мы читаем: «Вчера здесь был бабий бунт. Жены запасных, не успевшие получить в Гор. Думе денег, собрались, вероятно, под влиянием чьей-то агитации, большой толпой и направились к зданию Думы. Здесь они учинили дебош: побили стекла и т. д. Между прочим, ранен пристав один. Затем, устроили они дебош в „Европейской“ гостинице, у кондитерской Робина и др. местах. В конце концов у одной отобрали „знамя“, какую-то широкую деревяшку, аршина два длинны. Потом, группы одесских „суфражисток“, человек по десять, заходили в магазины и просили денег»[511].

Протестные выступления солдаток в Одессе продолжались весь август. Монархист, председатель Одесского союза русских людей Н. Родзевич писал 1 сентября 1914 г., делая акцент на язвительных замечаниях в адрес женщин — членов городских управ с немецкими фамилиями: «В здешней городской управе оппозиция крепнет. Недавно бабы, жены запасных, разгромили камнями всю городскую управу, — снаружи не осталось ни одного целого стекла. Три недели их водили за нос, приказывая придти „завтра“. Вдобавок С. Альбрандт предложил им заработок на Дерибасовской улице, — это и было искрой. Едва усмирили. Потом толпа пошла по городу, врываясь в магазины съестных припасов и требуя хлеба. Только к вечеру все успокоилось. Около 40 баб арестовали, а управская сволочь осталась безнаказанной»[512].

Конечно, помимо бытовой германофобии, в критике монархистами (Облеуховой, Родзевича) работы городских управ просматривается их давнишняя борьба с общественным самоуправлением, подрывавшим устои самодержавия. Вместе с тем местные органы самоуправления денежные средства для презрения семей нижних чинов запасных получали из Государственного казначейства, поэтому недостаток или задержка причитавшихся средств — целиком вина царских правительственных учреждений. Однако была еще одна сложность в получении солдатками положенных денег: чрезмерная бюрократизация процесса. Хотя женщины могли рассчитывать на значительные суммы — от 30 до 45 рублей в месяц, закон о призрении семей солдат, призванных на войну, принятый еще 25 июня 1912 г., гласил, что за счет государственных средств финансировалась так называемая «малая семья», в то время как в российской деревне проживали большие патриархальные семьи[513]. Отец, мать, дед, бабка и другая родня могли рассчитывать только на помощь местных попечительств, для чего нужно было составлять прошение в земство или попечительский комитет. Неграмотные крестьянки часто просто не могли правильно составить текст прошения. Известны случаи, как солдатки обивали пороги трактиров, чайных и прочих городских заведений, где можно было встретить сочувствующих грамотных мужчин, которые составляли за них требовавшиеся бумаги[514]. Не обходилось без курьезов: прошения составлялись то на имя военного министра — он построже, — то архиерея — он помилостивее, вместо того чтобы писать в земскую или городскую управу.