Кто развязал Первую мировую. Тайна сараевского убийства - Владислав Гончаров

В то время как Ягов читал ультиматум, ему принесли другой экземпляр, только что присланный Чиршки. По курьезному стечению обстоятельств, Форгач, не зная о распоряжении Берхтольда, отданном Маккио, не показывать Чиршки текста ультиматума, «так как в него нужно еще внести некоторые поправки», передал его накануне германскому послу для пересылки в Берлин. Форгач «особо подчеркнул, что это предназначается исключительно для осведомления вашего превосходительства, так как еще не имеется одобрения императора, хотя и нет сомнения, что оно последует».

Чиршки послал ультиматум по почте, а не по телеграфу – должно быть, потому, что при последующем опубликовании мог вскрыться германский шифр. Таким образом, ультиматум был получен в Берлине только вечером 22 июля, когда Ягов уже мрачно сидел над экземпляром, только что переданным ему Сегени.

Бетману, находившемуся в то время в Гогенфинове, текст ноты, очевидно, оставался неизвестным до поздней ночи 22 июля или до утра 23 июля. Когда он его увидел, он тоже, как и Ягов, был того мнения, что нота слишком резка. Император Вильгельм находился в открытом море на яхте «Гогенцоллерн» и узнал о содержании ультиматума только позже из сообщения газетного агентства, а не официально, через Министерство иностранных дел. Это мы знаем из раздраженной телеграммы, которую он отправил своему «штатскому» канцлеру[86].

Таким образом, по существу, верно, что Германия знала в общих чертах содержание некоторых из условий ультиматума и уяснила себе, что они могут вызвать локализованную войну с Сербией. Но она не знала всего текста заранее, когда еще можно было изменить ультиматум или взять его обратно. Этому помешала тактика Берхтольда ставить Германию перед совершившимся фактом. Когда Ягов вечером 22 июля наконец-то увидел текст ультиматума, то оставалось всего 24 часа до вручения его австрийским посланником в Белграде. Текст уже находился у него в руках, и даже в наше время телефона и телеграфа германские и австрийские должностные лица в Берлине, Вене и Белграде не могли снестись друг с другом за столь короткое время и договориться об изменении ультиматума. Но если бы даже Бетман и Ягов получили текст ультиматума значительно раньше, то и тогда нет уверенности, что они изменили бы его содержание или задержали его вручение. По всей вероятности, они остались бы верными политике, усвоенной 5 июля, что австро-сербский вопрос «не входит в компетенцию Германии», но что Германия обязана поддерживать свою союзницу в тех действиях, которые та решит предпринять для защиты себя от великой сербской опасности.

Но, утверждая, что она совершенно не была осведомлена о шагах, предпринимаемых Австрией, и в то же время одобряя ультиматум, после того как он был предъявлен, германское Министерство иностранных дел нелепым образом ставило себя в ложное и противоречивое положение. Это, естественно, заставляло державы Антанты подозревать, что Германия действует недобросовестно, что германское правительство ответственно за действия Австрии в гораздо большей степени, чем это было на самом деле, и что оно скрывает свои подозрительные планы.

Впоследствии, когда Германия поняла, что нет никакой возможности локализовать австро-сербскую войну, и стала добросовестно прилагать усилия к тому, чтобы удержать Австрию и избегнуть общеевропейской войны, ее заявлениям не верили вследствие подозрений, вызванных ложным утверждением Ягова, будто Германия ничего не знала об ультиматуме. Подорванное доверие трудно восстановить, поэтому после первого промаха, выразившегося в предоставлении свободы действий Берхтольду 5 июля, такое серьезное значение имел второй ее промах – ложное утверждение, относительно своей неосведомленности об ультиматуме.

Нота, с которой Австрия обратилась к Сербии 23 июля в 6 часов дня и которая была сообщена державам на следующее утро, гласила: