Сталинские маршалы в жерновах политики - Юрий Рубцов

На этом фоне как-то провокаторски звучали оценки, данные писателем-эмигрантом Р. Гулем, который в 1933 г. опубликовал книгу о некоторых советских военачальниках, ее в Кремле наверняка прочитали. «Кто знает, — завершал он очерк о Василии Константиновиче, — может быть, мы еще и услышим имя Блюхера в реляциях о боях. А может быть, Блюхер мелькнет и на неизбежном повороте внутренней жизни страны при ликвидации коммунистической диктатуры»[164]. Что должно было прийти на циничный ум Сталина, если и за границей, оказывается, не исключали вооруженного вмешательства Блюхера в политическую жизнь страны?

В связи с обострением обстановки на Дальнем Востоке по решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 20 июня 1938 г. сюда был направлен начальник Политуправления РККА Л.З. Мехлис [165]. В Хабаровске находился и первый заместитель наркома внутренних дел (в недавнем прошлом начальник главного управления пограничной и внутренней охраны, начальник пограничных войск НКВД) командарм 1-го ранга М.П. Фриновский. Их задача — навести в войсках Дальневосточного фронта «революционный порядок, повысить их боевую готовность» и «в семидневный срок провести массовые оперативные мероприятия по изъятию противников советской власти».

Говоря о Мехлисе и Фриновском, некоторые историки утверждают, что их главной целью было «найти «компроматы» на В.К. Блюхера»[166]. С точки зрения конечного результата это выглядит действительно так. Их донесения, особенно Мехлиса, в Центр сыграли, пожалуй, решающую роль в окончательной политической дискредитации Василия Константиновича. Но зададимся вопросом: с чего это вдруг Блюхер, буквально за три месяца до этого поднимаемый к новым высотам в военной и политической иерархии, стал в глазах Сталина «врагом народа»? Из-за того что не подписал приговор по делу Тухачевского? Да, этот аргумент имеет серьезный вес. Но строить на нем умозаключение относительно того, что военачальник после этого полностью потерял доверие Сталина, все же не стоит. Иначе его не назначили бы, очевидно, командующим Дальневосточным фронтом. Блюхер почти не был связан с участниками «военного заговора» по службе после Гражданской войны, особой симпатией с их стороны не пользовался, и вождь это знал. Отказ подписать приговор он не обязательно должен был расценить как знак солидарности Блюхера с осужденными военачальниками. Тот мог руководствоваться обычной щепетильностью: мол, нет достаточных доказательств вины, требуется дополнительное расследование.

Да, относительно его лояльности были сомнения. Но, например, и на маршала Буденного были показания обвиняемых по делу Тухачевского, однако Сталин не тронул бывшего командующего 1-й Конной. Еще один союзник в лице Блюхера вождю вовсе не помешал бы. Так что Василий Константинович вполне мог бы стать в ряд с Ворошиловым и Буденным, а не с Тухачевским и Убореви-чем. Но при одном условии: сомнения в его лояльности он должен был опровергнуть действиями вокруг Хасана (как сделал, например, позднее Г.К. Жуков на Халхин-Голе). Но на Хасане Блюхер не оправдал сталинское доверие ни политически (затеяв разбирательство вокруг нарушения границы советскими пограничниками), ни как военачальник, провалив операцию. Так что Сталин поставил крест на Блюхере, пожалуй, не до, а уже в ходе конфликта на Хасане. И вот здесь-то донесения Мехлиса и Фриновского сыграли свою роль.

Вдова Блюхера Глафира Лукинична вспоминает, что уже после первого острого разговора эмиссаров Кремля с ее мужем Василий Константинович сказал ей: «Ты знаешь… приехали акулы, которые хотят меня сожрать. Они меня сожрут или я их, не знаю — второе маловероятно»[167].

Командующий постепенно стал наиболее крупной, но все же не единственной мишенью борцов с «врагами народа» в КДФ (с 23 июля 1938 г. фронт стал именоваться ДКФ — Дальневосточный Краснознаменный фронт). О масштабах чистки лишь на первом этапе дает представление телеграмма Мехлиса, направленная Сталину 28 июля 1938 г.: «Уволил двести пятнадцать политработников, значительная часть из них арестована. Но очистка политаппарата, в особенности низовых звеньев, мною далеко не закончена. Думаю, что уехать из Хабаровска, не разобравшись хотя бы вчерне с комсоставом, нельзя…»[168]

Как же действовал в это крайне нервозной обстановке Блюхер, видя, что во вверенной ему армии вовсю орудуют заместители наркомов обороны и внутренних дел, изымая «врагов народа» и уже тем самым бросая все более густую тень подозрения на командующего? Вероятно, он в самом деле не избавился от некоторого идеализма, попытавшись поставить под сомнение версию о нарушении границы японцами, от которой Москва отступать была не намерена. 24 июля командующий направил Фриновскому записку: «На границе сейчас создалась обстановка, при которой всякая неосторожность со стороны погранвойск и частей РККА, не говоря уже об умышленных провокациях какой-либо сволочи, может принести к военным инцидентам, развитие которых трудно предвидеть».

По его указанию (причем в тайне от Мехлиса и Фриновского, на поддержку которых Блюхер явно не мог рассчитывать) из работников штаба 1-й армии с участием топографов была сформирована комиссия, которая обследовала восточные и северо-восточные склоны высоты Заозерная и на месте установила точное местонахождение вырытых окопов, а также линию, занимаемую советскими пограничниками и их охранением. Неужели маршал всерьез полагал, что даже если факт нарушения границы со стороны японцев и не подтвердится, то наркоминдел Литвинов пригласит японского посла для извинений? Он стремился избежать любого повода для провокаций со стороны Японии, не поняв, что Москва сознательно шла с ней на эскалацию конфликта. Не поддержав Центр, Блюхер подписал себе приговор.

Обоснованно считая Фриновского главным источником информации по факту нарушения границы, Блюхер попытался дезавуировать именно его выводы. 26 июля он запросил пограничное командование: когда именно Фриновский был на высоте Заозерная — до убийства жандарма или после. Не исключено, что командующий ДКФ пока не увидел, так сказать, большой провокации (одного государства против другого), и опасался малой провокации — козней Фриновского лично против себя, ибо убийство жандарма можно было при желании обернуть против командования не только Посьетского погранотряда, но — и фронта. Основываясь на результатах работы комиссии, Блюхер 26 июля направил донесение Сталину, Ворошилову и Ежову, в котором отмечал: «Факт нарушения нами корейской границы, судя по схеме, не подлежит сомнению»[169].