Всеобщая история любви - Диана Акерман

Эти жуки живут во многих местах по всему миру, включая Соединенные Штаты. Любая птица или другое животное, которое их ест, насыщает свой организм ядом, а потом люди, употребляющие в пищу мясо этих животных, могут отравиться так же, как французские легионеры. Зафиксированы случаи отравления у лошадей, случайно поедавших жуков-нарывников вместе с люцерной. Известен также и такой уникальный случай, как использование кантаридина в качестве смертельного яда: один австралиец тайно добавил небольшое его количество в мороженое своей подружки. Вкус лакомства ей очень понравился, но вскоре после этого она умерла.

Итак, «шпанская мушка» – это не сексуальный возбудитель, вырабатываемый в организме маленького жучка, а разновидность химического оружия. Из своих коленных сочленений жук, потревоженный хищником (или биологом с пинцетом), выделяет капельки насыщенной кантаридином жидкости. Могу добавить, что биологи еще не выяснили, как действуют большие дозы кантаридина на самих лягушек.

Номер 53, отель Ambassade, Амстердам, район каналов. Ванная комната из белого мрамора, благоухающая ванильным мылом; дверь душа, которая распахивается, как крылья сверчка. Ковер телесно-розового цвета; письменный столик из полированного дерева; обитые шелком кресла. Молчаливая свидетельница страстей – деревянная кровать; на ее передней спинке как будто записаны невидимые цитаты из слов, произнесенных любовниками. На старинной гравюре изображен всадник, перебирающийся вброд через бурный поток: сверкающие глаза испуганной лошади побелели от ужаса. Низкий мраморный столик; на нем – ваза с розами, гвоздиками, желтым молочаем и трубчатым красным амариллисом, рассыпающим вокруг пыльцу и поднимающим маленькие белые кончики тычинок навстречу всякому, даже мимолетному, лучу солнца. Четыре высоких окна, закрытые занавесками из гладкого ситца и усеянные снаружи капельками дождя, от которого трепещет поверхность канала – словно усеянного маслянистыми хрусталиками с играющим на них светом. Высокие, стройные, с множеством окон дома по ту сторону канала – из одного из них доносится сиплый голос перебирающего струны и поющего «Щенячий блюз» Капитана Бифхарта. Ярко-сапфировое, как индийское сари, небо покрыто облаками. Парочка влюбленных неспешно бредет по мощенной кирпичом улице: они обнялись и поглощены друг другом; они идут – и слышится тихий звон, похожий на звон хрустальных бокалов. Или, может, это звенят их сердца по дороге домой, к скомканной любовными играми постели.

Если этих влюбленных спросить, какой они представляют свою страсть, они, наверное, просто ответят, что секс – это приятно, что он удовлетворяет неукротимую потребность, волчий голод плоти, что благодаря сексу они чувствуют себя довольными, в сладостном изнеможении. Им наверняка не придет в голову мысль, что они – актеры в древнейшей драме, которую играют с единственной целью – убедиться в том, что его сперматозоид соединится с ее яйцеклеткой. Их толкает в объятия удовольствие, а не эволюция. И тем не менее они связаны социальными ритуалами, правилами этикета и поведения, направленными на то, чтобы обеспечить встречу сперматозоида и яйцеклетки. Однако эта встреча должна быть еще и приятной. Мы – существа нежные и учтивые. Первобытный акт эволюции мы облачаем в одежду, сшитую по новейшей моде.

Люди, как и другие приматы, обожают прикосновения и не могут обходиться без привязанности. Мы – стадные животные, мечтающие о семье, дружбе, общении и любовных партнерах. Чтобы научиться жить в обществе, мы должны были освоить определенные навыки. Нам пришлось научиться идти на компромисс и договариваться, вести себя в соответствии с правилами, уметь конкурировать, но в меру. Чтобы совокупляться, можно обойтись и без ощущения близости, но близость – это главный элемент искусства любовного обольщения. У мужчин, если сравнить их с другими приматами, половые члены, относительно пропорций всего тела, очень длинные. Занимаясь сексом, мужчина пытается проникнуть в тело женщины как можно глубже – а для этого ее надо крепко прижимать к себе руками. В основном пары занимаются любовью лицом к лицу, глядя в глаза друг другу, целуясь, обмениваясь ласками. Соитие настолько не сводится к простому сексу, что нам не приходит в голову называть его спариванием. Птицы, которые встречаются всего раз в год и примерно на десять секунд, чтобы потереться клоаками, «спариваются». Но большинство людей предпочитают описывать этот процесс как нечто более сокровенное. Сперматозоид мчится к яйцеклетке точно так же, но обстановка и эмоциональное наполнение – совсем другие. Для нас наркотик близости – это мощное снотворное и успокоительное средство. Мы – ласкоголики, «наркоманы влечения» и эмоциопаты. Ну и слава богу.

Эволюция – не массовая истерия, не командное усилие; она действует на каждого индивидуально, на каждый организм в отдельности. Те двое влюбленных на улице знают только то, что правильно для них, и они нуждаются в деликатности. Просто секс их бы не удовлетворил. Кем бы ни был ее парень – мистер Совершенство или мистер Немедленно, – им, чтобы возбудиться как следует, нужна нежность. Жизнь заставляет их вести себя так, как это нужно ей, и они, сами того не понимая, просто подчиняются ее требованиям. «Размножайтесь, – приказывают их тела, – передавайте свои гены». И они смотрят в глаза друг другу, открывают рты и говорят с придыханием: «Я тебя люблю».

И все это нас совсем не удивляет. Мы пронизаны пересекающимися, неразрывно переплетенными мужским и женским началами нашей планеты – в наших действиях, в наших желаниях, в нашем земледелии, в наших обществах, – во всех проявлениях нашей жизни. Один из примеров этого – наш обычай относить слова или к мужскому, или к женскому роду. Почему в испанском языке слово «стул» – женского рода (silla), а слово «кровать» – мужского (lecho)? В некоторых случаях, несомненно, роль играет удобство произнесения. Но чаще всего за этим скрывается древнейшее представление о природных мужских или женских свойствах этого предмета – исходя из его назначения или вида. Мы зациклены на сексе. Но это вполне естественно, если наше предназначение – производить потомство. А потому совершенно логично, что в некоторых культурах принято обозначать любой предмет, любое явление или как мужское, или как женское. Совершенно естественно и то, что никогда прежде не видевшие самолета (или даже колес) аборигены Новой Гвинеи бросились к едва приземлившемуся транспортному самолету и задали его пилоту только два важнейших вопроса: «Что ты ешь?» и «Ты мужчина или женщина?».

Когда мы видим идущее по улице существо «неопределенного пола», мы инстинктивно напрягаемся, пытаемся уловить какие-то ориентиры. Это мужчина или женщина? Это древнейший вопрос, который одинаково задают и дети, и шаманы, и поэты. Нет разделения, которое было бы древне́е и принесло бы меньше бед. Как писал Дилан Томас:

В этой построенной на свободных ассоциациях элегии «Да, если б это трение любви» (If I Were Tickled by the Rub of Love) поэт утверждает, что, если бы он полюбил – несмотря на муки, которые испытывают все влюбленные, несмотря на крушение всех графиков и планов и на всеобщее «притяжение любви», – он стал бы бесстрашным, он почувствовал бы себя непобедимым. Он действовал бы, как адвокат жизни. Он преодолел бы злой рок. Он не боялся бы ни Бога, ни цивилизации, ни природы, ни похоти, ни своей собственной смерти: