История философии. Древняя Греция и Древний Рим. Том II - Фредерик Коплстон

Филонизм подготовил почву для неоплатонизма, и, хотя его влияние на развитие раннего христианства было преувеличено2, тем не менее ряд его идей, в частности идеи о полной трансцендентности Бога, о существовании посредников между Богом и человеком и о восхождении души к Богу, кульминацией которого является экстаз, нашел свое отражение в христианстве.

Место рождения Плотина точно не известно, ибо Эвнапий утверждает, что он родился в Ликоне, а Свида – что в Ликополе. В любом случае, он появился на свет в Египте около 203-го или 204 года н. э. (Порфирий утверждает, что в 206 году н. э.). Плотин, как нам рассказывает Порфирий, посещал по очереди лекции разных профессоров Александрии, но нашел то, что искал, только встретившись с Аммонием Саккасом, будучи от роду тридцати восьми лет. Он был учеником Аммония до 242 года; в этом году он отправился вместе с войсками императора Гордиана в Персию, желая познакомиться с персидской философией. Однако Гордиан был убит в Месопотамии, и экспедиция потерпела крах. Плотин, которому было уже сорок лет, уехал в Рим. Здесь он основал свою школу и вскоре вошел в фавор к самым высокопоставленным государственным чиновникам, и даже к самому императору Галлиену и его жене. Плотин предложил им основать в Кампанье город Платонополис, в котором предполагал воплотить в жизнь идеи Платонова «Государства», и он, по-видимому, добился на то согласия императора; но по неизвестным причинам тот вскоре отказался от этого проекта, и план основания города рухнул.

Когда Плотину было около шестидесяти, его учеником стал знаменитый Порфирий, написавший позже биографию своего учителя, которым так сильно восхищался. Порфирий сделал попытку систематизировать произведения Плотина, разделив их на шесть книг, каждая из которых состояла из девяти глав. Отсюда появилось название «Эннеады», объединяющее работы Плотина. Говорят, что устные выступления философа отличались прекрасным стилем, однако его письменные произведения читать довольно трудно. Это объяснялось тем, что, имея слабое зрение, философ никогда не перечитывал свои рукописи. Поэтому перед Порфирием стояла довольно трудная задача, а поскольку он к тому же решил сохранить стиль учителя, то трактаты Плотина доставляли много забот более поздним редакторам.

В Риме к Плотину часто обращались за помощью и советом; для многих он был духовным учителем. Более того, он воспитывал в своем доме сирот, что говорит о его доброте и сердечности. У него было много друзей и не было врагов, и, хотя в личной жизни он был аскетом, его характер отличался мягкостью и неиспорченностью. Нам сообщают, что Плотин был довольно застенчив и нервен, об этом свидетельствуют и его лекции. Он жил напряженной духовной жизнью; Порфирий сообщает, что его учитель за те шесть лет, что он был его учеником, четыре раза испытал состояние экстатического единения с Богом. Здоровье Плотина было весьма слабым, и в 269 или 70 году н. э. он умер в сельском доме в Кампанье. Порфирий был в это время на Сицилии, куда он отправился по совету Плотина, чтобы излечиться от меланхолии и депрессии, но друг Плотина, врач Евстохий, прибыл из Путеоли как раз вовремя, чтобы услышать последние слова философа: «Я ждал тебя, чтобы проститься, пока то, что есть божественного во мне, не отлетело на соединение с Божеством Вселенной».

Плотин критиковал гностиков и нигде в своих произведениях не упоминал христиан, о которых он должен был иметь некоторое представление. Но хотя он и не был христианином, он твердо следовал духовным и моральным идеалам не только в своем учении, но и в жизни, и этот духовный идеализм его философии оказал огромное влияние на великого латинского доктора, святого Августина из Хиппо.

Бог абсолютно трансцендентен: Он – Единое, которое выше всякого мышления и всякого бытия, невыразимое и непознаваемое. Единому нельзя предицировать ни сущность, ни бытие, ни жизнь, не потому, что оно меньше, а, наоборот, больше их. Единое нельзя отождествлять с суммой отдельных вещей, ибо эти вещи требуют для своего возникновения какого-то Источника или принципа, и этот принцип должен от них отличаться и логически предшествовать им. (Можно сказать, что, сколько бы мы ни увеличивали число составных вещей, мы все равно не получим Необходимого Бытия.) Более того, если бы Единое было тождественно каждой отдельно взятой вещи, то каждая вещь тогда была бы тождественна любой другой вещи и различие между ними, являющееся непреложным фактом, было бы иллюзорным. «Поэтому Единое не может быть ни одной из существующих вещей, оно предшествует всем сущим»1. Таким образом, Единое Плотина не имеет ничего общего с Единым Парменида, или монистическим принципом; это Единое, чью трансцендентность подчеркивали, как мы уже убедились, неопифагорейство и средний платонизм. И вправду, подобно тому как Альбин ставил первого бога выше разума и отличал наднебесного Бога от небесного, Нумений ставил первого бога выше Демиурга, а Филон считал, что Бог выше Сил, формирующих мир, так и Плотин ставил совершенное Божество, Единое или первого бога, выше бытия. Однако это вовсе не означает, что Единое – ничто или не существует, скорее под этим подразумевается то, что Единое находится за пределами того бытия, которое мы знаем. Концепция бытия была создана нами на основе объектов нашего опыта, но Единое превосходит все эти объекты и потому превосходит также и понятия, основанные на этих объектах.

Поскольку Бог – это Единое, лишенное множественности или составных частей, в нем не может быть никакой двойственности, проявляющейся в сущности и случайности, поэтому Плотин не желал приписывать Богу никаких положительных атрибутов. Мы не должны говорить, что Единое «такое» или «не такое», поскольку, говоря так, мы ограничиваем его и превращаем в конкретную вещь, в то время как на самом деле оно превосходит все вещи, которые можно ограничить подобной предикацией. Тем не менее Единому можно приписывать Благо, но только в том случае, если мы не считаем его неотъемлемым свойством Единого. Соответственно, Бог – Благой, но не Благо. Более того, мы не имеем права приписывать Единому ни мысли, ни воли, ни деятельности; мысли – потому что мышление подразумевает различие между мыслящим и объектом его раздумий; воли – потому что она тоже подразумевает различие; деятельности – потому что для нее необходим тот, кто ее совершает, и объект, который подвергается воздействию. Бог – это Единое, не признающее никаких различий; Он не может даже отличить Себя от Самого Себя и потому находится за пределами самосознания. Плотин, как мы уже видели, допускал, что Богу можно приписывать предикаты единства и блага (в том смысле, что Бог – Единый и Благой). Однако Плотин подчеркивал, что даже эти предикаты плохо подходят Богу и их можно использовать только в качестве аналогий. Ибо единство отрицает множественность, а благость выражает воздействие на что-то другое. Все, что мы можем сказать о Едином, – это то, что оно существует, – хотя, конечно, Бог находится выше бытия. Единое неделимо, неизменяемо, вечно, не имеет ни прошлого, ни будущего и постоянно тождественно самому себе.

При таком взгляде на Бога, который представляет собой предельный принцип, интересно было бы узнать, как Плотин объяснял многообразие конечных вещей. Бог не может сводить Самого Себя к конечным вещам, как к Своим составным частям; не мог Он и творить мир по Своей Собственной воле, ибо творение – это деятельность, а мы не имеем права приписывать Ему деятельности, лишая Его тем самым неизменности. Поэтому Плотин обратился к метафоре эманации. Но хотя он и использовал метафорические термины вроде ζείν (течь) и άπορείν (истекать), он яростно отвергал предположение, что Бог в процессе эманации уменьшается: Он остается незатронутым, неуменьшающимся и независимым. Свободный акт творчества означал бы, что Бог выходит из своего состояния спокойного самосохранения, а этого Плотин допустить не мог; он утверждал, что истечение мира из Бога произошло по необходимости, ибо существует принцип, требующий, чтобы менее совершенное возникало из более совершенного. Этот принцип требует также, чтобы все в природе создавало то, что ему непосредственно подчиняется, или раскрывалось подобно тому, как раскрывается семя. Этот процесс идет от неделимого источника или Принципа к чувственному объекту. Однако первый Принцип остается всегда на своем собственном месте, а все производное порождается могучей силой, которая существует в первых Принципах и которая никогда ничего не совершает из ревности или эгоистических побуждений2. (Плотин использовал также метафоры «озаряющее», «светящее», сравнивая Единое с Солнцем, которое освещает все, ничуть не уменьшаясь при этом. Он также сравнивал Единое с зеркалом, поскольку объект, отражаемый в нем, удваивается, а само оно не претерпевает никаких изменений.)