Грешница - Сьюзен Джонсон

— Я хочу еще нектара! — И он протянул перевернутую вверх дном кружку.

— Мой друг хватил немного липшего, ваша милость. Разрешите мне отвести его на покой, и я немедленно вернусь с вашим нектаром.

— Сейчас, слышишь, сейчас.

Если Сенека двинется, оставив Синджина без опоры, он упадет. Саар не сможет держать его один. Если Синджин рухнет, его узнают без всякого внимательного изучения.

— Сейчас, черт возьми, ты, краснокожий дьявол! — прокричал свирепо шотландец, агрессивно настроенный от выпитого.

Челси стояла, не двигаясь, на сцене и смотрела, так же как и все, на трех мужчин. Было очевидно, что Синджин отчаянно болен. Даже под скрывающим его огромным плащом, она различала сгорбленные плечи, неловко повисшую голову, ноги, поставленные так,. чтобы удержать равновесие.

У нее отчаянно билось сердце, ладони сделались влажными, острая боль беды сдавила легкие, она понимала, что была причиной его отчаянно тяжелого положения. Неужели он умрет из-за нее?

В экстремальной ситуации у нее сработал первичный инстинкт, ее пальцы, казалось, бессознательно двинулись к верху рубашки. Она могла спасти его, может быть, или, по крайней мере, дать ему возможность неузнанным добраться до повозки.

— Лейла покажет вам все! — выкрикнула она дразнящим голосом, предлагающим большее. Низкий хриплый голос несся в толпу.., возвращая глаза всех к ней, к розовой атласной ленте, которую Челси держала между пальцев. — Посмотрите на то, что обожал паша Магхреб. Посмотрите, чему учит султанский гарем. — Резкое движение — она дернула за ленту, и зрители затаили дыхание. Бант развязался, рубашка разошлась на четыре дюйма, и глаза всех мужчин устремились на сладкую долину в тени разреза.

Командир-шотландец сразу же забыл о ликере, вся охрана с той же готовностью бросила службу, потому что на кое-как построенной сцене в глухом высокогорном районе воплощалась потаенная мужская фантазия.

Немедленно позабытые, трое мужчин преодолели расстояние до повозки так быстро, как позволяло ослабленное состояние Синджина: Но взобраться на маленькую повозку оказалось мучительнее, чем он смог вытерпеть, испытывая боль распятия. Все его силы ушли на путешествие от дома. Он проиграл в борьбе с наступающей чернотой, которую удерживал усилием воли, и он разрешил убаюкивающему покрывалу бес сознательности успокоить свою боль. Но хватка, с которой он сжимал маленький кинжал, осталась такой же твердой, словно участок мозга знал, что опасность еще не миновала.

Быстро обменявшись несколькими фразами, Саар и Сенека решительно изменили план побега: Саар останется с Синджином, чтобы приготовить достаточно опиума и уменьшить боль, Сенека вернется к зрителям и продолжит разливать ликер, теперь по-настоящему обильно разбавленный опиумом. Сенека понял, что восхищенная мужская аудитория не будет удовлетворена, пассивно наблюдая, как Челси снимает свой костюм. Он знал, что необходимо действовать очень быстро, сознавая, что, как только красивая герцогиня Сетская окажется обнаженной, пройдет немного времени, прежде чем стража потребует физического осуществления своих фантазий.

Собрав остальных членов группы, Сенека заставил каждого разливать «нектар пустынь». Мужчины двигались среди зрителей, щедро распределяя опиумный ликер по кружкам.

Зная о плане споить стражу, Челси раздевались так медленно, как могла, смотря поверх глазеющих на нее мужчин, нервничая от голодных взглядов. Поскольку ее лицо скрывала вуаль, она оставалась, по крайней мере, неузнанной, но все же мысль оказаться обнаженной перед столькими вожделенными взглядами была проверкой ее неустрашимости. Она также сознавала действие ликера на нужную сдержанность и надеялась, что опиум будет действовать быстро. Но одежды было так мало, что скоро на ней остался лишь последний шелковый шарф, и нервы напряглись до предела, когда она изящно кружилась и поворачивалась под простенькую мелодию флейты.

Но вот первый член клана уснул, и она внутренне вздохнула с облегчением. Засыпавшие шотландцы вскоре посыпались, как кегли, пока, наконец, все зрители не лежали в благодарной бессознательности.

Флейтист немедленно перестал играть, когда последний шотландец откинулся назад. Он встал, выхватил из-под себя плащ и предложил его Челси с маленьким характерным арабским кивком.

Каким-то образом с тех пор, как герцог Сетский вошел в ее жизнь или она вошла в его, прозаическая нормальность ее существования неожиданно прекратилась.

— Наша благодарность моей леди за спасение нашего лорда. Да будет здоровье и удивительное счастье всегда с вами. И да защитит вас Бог! — Взгляд его темных глаз был благодарным; даже намека на неуважение не промелькнуло в нем.

Идя босиком по двору конюшни минуту спустя, укутанная в шерстяной плащ, Челси слегка вздрагивала после кошмара ее отчаянного поступка.

И если бы кто-нибудь сказал ей два месяца назад, что она будет танцевать обнаженной перед членами своего клана, она сочла бы его ненормальным.

Но она танцевала, и что еще мучительнее, теперь существовала опасность того, что из-за нее ее муж мог не выжить.

Какой странный вкус был у слова «муж»; она подумала: какой новый, и необычный, и печально меланхоличный, учитывая обстоятельства их брака.

Она должна постараться, если ее маленькие умения помогут, спасти его; хотя Челси не чувствовала в себе достаточно сил для выполнения огромной задачи. Какое это ужасное понятие — мужская честь, рассуждала она, какое грубое, и какую безнадежность чувствовала она в его тисках, словно жертва, жена человека, которого едва знала. Сейчас не время для угрызений совести, спохватясь, напомнила она себе, когда всего в нескольких ярдах от нее, в повозке, может быть, умирал человек. Она молилась, чтобы этого не произошло.

Она не хотела, чтобы ее избавление от Джорджа Прайна стоило кому-то жизни.

И на краткий миг она почувствовала ненависть к своему отцу и его кодексу чести.

Она и Саар оставались в повозке с Синджином во время их путешествия на юг. Они выбирали неприметные объездные пути, осторожно передвигаясь по ночам. Спали, когда могли, по очереди ухаживая за Синджином, силой вливая суп и жидкость в его пересохшее горло, каждый день меняя бинты и повязки на распухшей, раздувшейся руке и плече, делая компрессы, известные Саару и Сенеке.

Опиум уменьшал боль Синджина, и он находился в забытьи, только сны, казалось, тревожили его. Он не чувствовал боли, когда перевязывали ему руку. Но никто не осмеливался раздражать богов, предполагая, что он идет на поправку. Арабский ум чувствовал отвращение к тому, чтобы просить богов о личном счастье, поэтому среди многочисленных заклинаний они выбрали: «Табатк аллах» (Да сохранит его Бог от дурного сглаза). Но ему нужно было больше, чем мольбы. Это Сенека знал. Он никогда не видел такой гнилой и мучительной раны, которая не унесла бы жизнь человека.

Неопытная, только Челси оставалась оптимисткой:

Синджин был слишком могучим, чтобы не побороть инфекцию, у него было слишком много жизненной силы, чтобы позволить этой энергии умереть. Она даже не думала об их ребенке в эти суматошные дни, но, если бы подумала, она захотела бы, чтобы его отец жил, чтобы смог увидеть его.