Золото народа - Виталий Галияскарович Гадиятов

Хотелось закрыть уши и убежать, но что-то не позволяло этого сделать. Сейчас Иван хорошо различал каждый голос. Теперь он не сомневался, что голоса принадлежали убитым. Постепенно из тумана стали выплывать какие-то тени. Они медленно шли прямо на них и, не доходя до костра, материализовались, приобретая человеческие очертания. Потом эти воскресшие из небытия люди уходили в темноту и растворялись. Вот прошёл здоровый бородатый мужик в грязной ободранной телогрейке. Он говорил с сильным акцентом, и из его монолога Иван понял — он ругает своих мучителей и оккупантов, которые захватили его земли, а самого забрали и сослали в далёкую Сибирь. Распевая блатные песенки, следом шёл мужчина в черной кепке с шёлковым околышем. Глаза у него бегали по сторонам — он успел посмотреть на горы и на их костёр и теперь казалось, что он внимательно изучает Ивана. Подойдя к костру, он расшаркался как на паркете и, сняв кепку, произнёс: «Здрасьте, вам! Я Иван Лобода».

— Так вот ты какой, мой тезка! — непроизвольно вырвалось у Ивана. Лобода в ответ кивнул, сказал с усмешкой: — За что боролись, на то и напоролись, господа. Теперь расхлёбывайте сами. — Надев кепку, он исчез в тумане.

Человеческие тени двигались, одних сменяли другие. Можно было подумать, что это идёт кино. Больше всех Иван запомнил грустного мужика с профессорской бородкой. Он шёл и всё время что-то считал. В его бормотание слышались какие-то цифры: граммы он умножал на кубы и получал килограммы. Потом пошли тонны, а он всё складывал и складывал. В итоге он получил какую-то большую сумму, которая поразила его самого. Профессор был удивлён, а потом, точно в своё оправдание, он что-то сказал о высоком содержании золота в руде и о больших запасах золота. «У него большое будущее», — дошло до Ивана. Наконец он понял, что тот подсчитывает запасы золота. Видно, у него получилось немало, он улыбнулся и помахал рукой. Иван всматривался в лица, пытаюсь увидеть своего дедушку, но его не было: он не приходил.

«Почему же его нет, где он? Наверное, сейчас придёт. Вот тут я с ним поговорю и познакомлю с Николаем. Он должен его увидеть. Пусть он сам у него спросит про этот лагерь и те следы».

Прошли все, а дедушка так и не появился. Постепенно до Ивана дошёл смысл этого представления — они увидели тех, кого убили в этом лагере. Это встали их души, до сих пор не покинувшие эту грешную землю. Потом Иван увидел военных и услышал выстрелы залпом и одиночные.

Утренняя поверка началась, как обычно. После завтрака зэки пошли готовить инструмент. А потом было построение и разнарядка. Двух больных, еле передвигавших ноги, оставляли в лагере на хозяйстве. Ещё одного до построения направили топить баню, стоявшую в устье соседнего распадка. С ним пошёл один охранник. Был банный день, и ломать сложившийся распорядок начальник лагеря не стал. «Пусть будет как обычно: после работы мытьё. Зато так заключенные ничего не заподозрят. А с банщиком потом разберемся».

И всё-таки построение было не совсем обычным. Проходило оно под стеной длинного барака. Внимательно присмотревшись, можно было увидеть и другие отличия. А главное — это большое скопление охраны, вооруженной трёхлинейками и карабинами. Они полукольцом стояли поодаль, всем своим видом показывая, что это их не касается. Был здесь даже рядовой Авоськин, выполнявший обязанности интенданта. До призыва в армию жил он в глухой вятской деревне, работал там Авоськин в конторе, но по плотницкому делу часто помогал отцу и неплохо соображал в строительстве. Поэтому в лагере он пришёлся как нельзя кстати: начальник сделал его по совместительству прорабом, и он отвечал за всё, что строили заключенные. Сейчас Авоськину было не по себе: на его бледном лице выступила испарина. Временами его всего передергивало словно судорогой и даже морозило. К горлу подступала тошнота.

Суровое лицо командира Конева было непроницаемо. На нём не дрогнул ни один мускул, своим хрипловатым голосом он наставлял зэков и в очередной раз говорил об их долге и вине перед родиной, о том, что её нужно искупить своим честным трудом. Про караван с продуктами, который где-то был на подходе, в этот раз он ничего не сказал.

— Ну а теперь, — сказал он неожиданно резко, — пришел ваш последний час. Именем Советского государства я приговорил вас к расстрелу. Сейчас приговор будет приведён в исполнение. Взвод, готовсь!

Солдаты направили оружие на заключенных. Послышалось дружное передергивание затворов. В рядах заключенных началась паника.

— Гады! За что?.. Это измена! Фашисты! Давить вас надо! Давить их! — громче всех кричал вор-рецидивист Васька Филин. Неожиданно он рванул вдоль строя, хотел, видимо, проскочить через оцепление. Его попытался остановить десятник Баринов, но Филин его оттолкнул и как шальной побежал по крутому склону, все остальные пути были отрезаны.

— Стой, иуда, стой! — закричал десятник. — Отсюда уже не уйти. Поздно! Надо было раньше, я вам говорил. Помирать…

Он не успел договорить. Конев выстрелил в десятника из пистолета. Следом раздался дружный залп. Часть заключенных повалилась на землю. Раздались стоны, ругань. Прогремел еще залп. На ногах никто уже не стоял. Раненых добивали выстрелом в голову. Через несколько минут всё было кончено.

— Романюк, Васильев, Авоськин! — приказал командир. — Сделайте под склоном расчистку и всех туда.

Большинство заключенных в лагере было политических, осуждённых по пятьдесят восьмой статье. Государство их считало опасными преступниками и приняло соответствующие меры, сослав на Колыму. На самом деле они, как все, возделывали землю, строили, работали на заводах. Они не помышляли ни о каком вредительстве, саботаже или шпионаже. А поводом к аресту могло послужить что угодно. Федор Попов попал за мешок картошки, которую в голодное время принёс с колхозного поля. В своем грехе он многократно покаялся, но дело было сделано. Как расхитителя социалистической собственности, нанесшего государству материальный ущерб и подрывающего его политические устои, суд приговорил Фёдора к десяти годам лишения свободы. Иван Терентьев сидел за контрреволюционную деятельность, которая выражалась в том, что в курилке он имел неосторожность рассказать анекдот, который расценили как «политический». Родион Баринов был обвинён за связь со злоумышленниками, замышлявшими государственный переворот. Были здесь и уголовники. Теперь перед богом все они стали равны. Их трупы снесли к кухне, завалили камнями и мусором. Последним прямо под стеной барака закопали Ваську Филина…

Неожиданно туман рассеялся, и сразу всё куда-то исчезло. Костёр догорал, вокруг возвышались неприступные горы, а рядом стоял почерневший барак.

Глава 34

Уже к концу дня Борис с Ниной