Двойники - Ярослав Веров

— Так что, чайку?

— А пива нету?

— Ну так вот оно, держи.

Тимофей утолил жажду. И сообщил:

— Самое мерзкое во всей этой истории, так это замки́. У вас, смотрю, нормальный. А уже в трех лабораториях молекулярные.

— Ну да. Кажется, молекулярные замки бывают только в беллетристике.

— У Генки Шлямбура поменяли, у Раззуваева, и у этого, как его, ангидридника… Достоверная информация. Сам проходил и видел: зеленое, скользкое, как гриб, непонятно что, капает. Вонючее, обильно парит. Даже Фрузилла плюнул, говорит, что и за цистерну спирта близко не подойдет. Оно и в самом деле, мужики, страшно. Штука еще та. Гадость…

Тимофей поднялся:

— Ладно, мужики, пора. Пошел я, шеф там что-то надумал, на стену лезет и всё такое. Бывайте… Да, вот еще что. Слух идет — вроде как в подвале термояд запустили. Теперь всё может быть.

Данила вопросительно глянул на Никиту. Но тот уже думал о своем:

— Я тоже пошел. Раз такие дела…

Данила остался в одиночестве. Задумчиво покружил вокруг огороженного свинцовой стеной прибора. «Ладно, пора и поработать. Начнем, пожалуй, с заказа геологов. Где тут этот их халцедон?»

И началась обычная работа. Под вечер Данила решил пойти домой, хотя еще с утра намеревался поработать и ночью. А следует заметить, что для ночных бдений имелся в отдельной лаборатории рабочий диван. Мягкий. Экономить на элементарных удобствах Данила не умел.

Итак, он обесточил установку, собрался и уже хотел повернуть рубильник освещения, но ухмыльнулся и достал из кармана записку, которую утром обнаружил в сейфе:

«Записка. Уважаемые Данила и Тимофей!

Умоляю вас не беспокоиться. Органокомпьютер похищен известным вам Андриевским. Но уже завтра утром компьютер будет в сейфе.

Ваш Д. Н.»

«А ведь не бумага это. Что угодно, но не бумага. Да и чернила — не чернила. Хоть и похоже».

Почему-то самым важным казалось расшифровать «Дневник Цареграда», который Гриша незадолго до своего исчезновения давал почитать Самохвалову. Почему-то казалось, что это и есть главное. Стоит лишь ухватить суть, и вся мозаика сложится. Приоткроется загадка незримой, но всепроникающей связи миров, станет понятной, человечной.

Для Данилы жизнь в загадке двойниковых миров началась на третьем году аспирантуры. Началась внезапно и не во сне, а наяву.

Он ехал на работу. Полупустой вагон подземки раскачивало на стыках, однообразно несло в темную пустоту тоннеля. О чем тогда думал — теперь уж не упомнить. Наверное, крутилось в голове что-то из постоянных научно-диссертационных забот.

Поезд привычно начал торможение, навстречу понеслись огни станции. Данила посмотрел и увидел облака. Зачем облака? Откуда?

Это был яркий весенний сквер, по которому неторопливо катил его, Данилин, открытый экипаж. Он, не совсем почему-то Данила, что-то неторопливо излагал даме в необычном роскошном платье. Та порывалась рассмеяться, но Глебуардуса это сердило. Он говорил серьезно, а она кокетничала:

— Вот видите, дюк, даже вы не знаете всех загадок императорского двора…

В спину уперлось что-то острое. «Откуда это в экипаже?» Но никакого экипажа, всё кончилось. Он, Данила, стоял в дверях вагона, загораживая проход.

— Да не стой ты как пень, — слышалось из-за спины.

Маленькая бабулька бесстрашно пихала его острием огромного зонта. Мир снова был на обычном месте. Но Данила, этот здоровенный мужик, смешно сказать, испугался до дрожи. Ноги подкосились, плавно отнесли грузное тело к ближайшей скамье под мраморным мальчиком с факелом и над скамьей держать тело отказались.

Данила из всего многообразия могущих случиться жизненных бед опасался только одной — сойти с ума. Поэтому мысль, посетившую его под сенью мальчика, Данила зафиксировал четко — «ну вот ты и приплыл, мил друг аспирант Голубцов». С отчаяньем он глядел на людей, но ждать, что народ повернется лицом к человеку, было бессмысленно.

Так и пошло — раз за разом. И всегда так, как это случилось впервые — как снег на голову, некстати, внезапно. Однажды обитатели и гости Невского проспекта наблюдали удивительное явление — стоит посреди проезжей части здоровенный детина, мышцы, как у культуриста, и все как одна напряжены. Пот сыплется градом. Машины, недовольно визжа клаксонами, обтекают живую статую. Взгляд — впрочем, машины не видят взгляда, — пристально изучает светофор, его красный глаз. И вот снова зеленый. Статуя оживает и как ни в чем не бывало довершает процесс перехода. Такие вот дела.

Как бы то ни было, но вот уже почти год, втайне от всех, Данила писал философский трактат под названием «Космогония двадцать первого века»…

На следующее утро Данила пошел на работу не сразу. Сперва съездил к геологам — за очередной партией образцов и денюжкой.

У стен родного обиталища науки еще издали усек крупную россыпь красных пожарных машин с выдвинутыми лестницами — кого-то бережно вынимали из окон. Вокруг стояли кучками сочувствующие.

— Видал, Голубцов, — выстрелил в Данилу длинною чередою слов пробегавший мимо сотрудник, — безобразие какое, как в кино каком-то американском, куда дирекция смотрит! Пора бы за это дело уже и милиции взяться. Этих замков всё прибывает и прибывает. Сегодня ночью пятерых прямо в лабораториях запечатало. Хорошо хоть телефоны работают.

Выяснилось, что уже пятнадцать замков — молекулярные. Вообразилось: ночь, полусонный дежурный лаборант желает отлучиться по малой нужде от автоклава с его безостановочным двухнедельным бульканьем. Спросонья тычется в дверь, может, и не единожды тычется, трется об нее — пока окончательно не просыпается. И тогда — крики, стоны, стенания, одним словом, сплошная нецензурщина. «Что за дурацкие шутки, коллеги?» А из замочной-то скважины сочится холодная и зловонная субстанция.

На проходной висело большое полотнище приказа: «В связи с участившимися случаями спонтанного самозапирания наглухо дверей лабораторий, кабинетов и стендовых залов, приказываю…» Далее доступно и вместе с тем немногословно приказывалось, что двери теперь следует держать открытыми. Перед приказом тоже стояла группа сотрудников.

— Это что же, и на ночь не запирать?

— Так вот черным по белому.

— А режим? А материальные ценности? Ведь упрут же…

— Пусть уж лучше упрут, чем в форточку по пожарной лестнице, — прокомментировала научная женщина изрядной комплекции. На такую комплекцию никакой форточки не предусматривалось.

— А если и там замки поменяют?

— Где?

— Да на форточках.

— Тогда будет приказ «О безукоснительном незакрывании форточек».

На родном этаже Данила наткнулся на парня из соседней лаборатории. Тот стоял в луже перед дверью и с усердием плескал на замок кока-колу из большой двухлитровой бутыли. Данила хотел было как следует встряхануть парня, но заметил, что вместе с коричневой пузырящейся жидкостью на пол стекает, растворяясь, то, что в народе обрело название «молекулярный замок». «Нет, не совсем шизофреник», — заметил про себя Данила.