Инженеры Сталина. Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы - Сюзанна Шаттенберг

Чалых, Малиованов и Лаврененко, описывая подстерегавшие их опасности, тяготы и неудачи, не теряют своего оптимизма или прагматизма, а вот Поздняк и Федосеев пережили ситуации, которые им гораздо труднее было согласовать с положительной в целом картиной социалистического строительства. Поздняка летом 1932 г. начальство послало с проверкой на строительство медеплавильного комбината на озере Балхаш, в казахской пустыне. Он с ужасом увидел, что из-за просчетов планирования и нехватки материалов строительство практически остановилось. Но самое худшее заключалось в том, что никто не подумал о водоочистных сооружениях. Рабочие, пившие сырую воду, болели и умирали. Каждое утро специальная команда объезжала стройплощадку, собирая больных и погибших, причем для больных не хватало ни коек, ни сиделок, ни медикаментов, ни питания. Поскольку на стройке находились десятки тысяч рабочих, а право на снабжение имели только те, кто действительно работал, большинство из них голодало. Руководство опустило руки. Начальник строительства А.М. Трепалов Поздняка вообще не принял, главный инженер А.А. Войков вел себя как сомнамбула, не отвечал на вопросы и вообще дал понять визитеру, что лучше бы тот поскорее проваливал. Худо-бедно выполнив поручение, Поздняк кое-как пристроился в открытом кузове грузовика, который вывез его через пустыню обратно к цивилизации. Он был так рад убраться из этого жуткого места, что почел за счастье ехать в поезде до Москвы стоя: «В дороге снова и снова продумывал страшные впечатления о Прибалхашстрое, о суровой созидательной работе по освоению жаркой пустыни. Вот какой ценой приходится расплачиваться за освоение пустыни. Но нет таких крепостей…» По докладу Поздняка начальника строительства и руководителей местной парторганизации сняли с должностей, большинство рабочих эвакуировали и занялись в первую очередь строительством очистных сооружений и железнодорожной ветки. В рассказе Поздняка довольно явственно проглядывает смятение человека, разрывающегося между признанием очевидных просчетов общего управления экономикой и официальной точкой зрения на подобные явления. Ему, однако, в конце концов удается вписать увиденное в привычную схему оценок и суждений, напомнив себе, что нет таких крепостей, которые не могут взять большевики. В повествовании наблюдается резкая «смена стиля»: после подробного описания обнаруженных ужасов и ошибок планирования автор внезапно сам себя одергивает и поясняет, что высокие цели советской власти оправдывали любые средства.

Федосеев осмысливал встретившиеся ему недостатки иначе, не подчиняя их толкование определенной стратегии. Для него этот опыт стал одним из многих разочарований, в конце концов полностью оттолкнувших его от Советского Союза. Чтобы разрабатывать новые типы ламп, он и его коллеги на заводе «Светлана» в 1936 г. крайне нуждались в новом лабораторном оборудовании, однако наркомат, по словам Федосеева, не мог или не хотел решить этот вопрос. Стоимость оборудования была столь велика, что никто не осмеливался взять на себя ответственность. Инженеры завода обратились прямо в ЦК с письмом, где рассказывали о своем положении и жаловались на дирекцию и пассивную позицию наркомата. Федосеева совершенно обескуражило то, что на письмо не последовало никакой реакции — его просто передали в ту самую инстанцию, которая служила объектом жалоб, то есть в дирекцию завода, с пометкой: «Проверить». Так Федосееву впервые открылась его беспомощность. Если прежде он верил лозунгам, то теперь увидел, что правительство, постоянно бичующее «пассивное» руководство предприятий, на самом деле не интересуется положением дел на заводах.

Плохие условия труда и нехватка всего на свете — широко распространенная тема в 1930-е гг. Ее использовали и для прославления социалистического строительства, и для обличения якобы ответственных за недостатки лиц. Большинство инженеров находили адекватное толкование и логичное объяснение происходящего в создаваемом печатью дискурсе о героическом строительстве без машин, с одной стороны, и выпадах в адрес отдельных лиц или учреждений — с другой. Яковлев винил руководство завода, Чалых — московское проектное бюро, Лаврененко — директора. Даже Поздняк, вопреки собственным глазам, был готов оправдать увиденное амбициозной программой строительства. В конечном счете все они так или иначе гордились тем, что выполняли поставленные задачи, несмотря на нехватку оборудования и техники. Эта гордость отразилась в словах начальника Т.Б. Кожевниковой, внушавшего ей: «Ты знаешь, какие у нас инженеры? Да они из консервных банок мотор сделают!»

Новые методы работы, производственный риск вели не только к массовому браку, но и к авариям, поломкам, взрывам. Дискурс относительно несчастных случаев на производстве был таким же двойственным, как и относительно дефицита оборудования: с одной стороны, авария изображалась немаловажным шагом на пути к успеху, героическая гибель на стройке всячески прославлялась, с другой стороны, она грозила инженерам, как ее виновникам, уголовным преследованием. В заметке под заголовком «Памяти шести энтузиастов», помещенной в «Инженерном труде» в 1934 г., говорилось: «Творческая мысль инженеров и техников Криворожского железорудного бассейна неустанно работала над изысканием эффективных методов обрушения потолочины после выемки блоков руды, по новейшей системе разработки "саблевел-стопинг" Но за свою отвагу, за пренебрежение личной безопасностью инициаторы и участники эксперимента заплатили собственной жизнью. Погибли шесть выдающихся инженерно-технических работников железорудного Криворожья, подлинных энтузиастов новой техники, лучших ударников социалистического строительства».

Писатели, например И.Г. Эренбург в «Дне втором», показывали гибель на стройплощадке как факт, вокруг которого не поднимают много шума, поскольку грандиозное строительство без него немыслимо: «Однажды рухнули леса. Инженер Фролов и двадцать строителей обсуждали сроки работы. Настил не выдержал. Люди упали в ветошку и задохлись. Их торжественно похоронили».

Несчастные случаи являлись одной из составляющих диалектического процесса строительства, барьеры, которые следовало преодолеть, чтобы прийти к цели. Крупные инженеры 1930-х гг. Бардин и Франкфурт действительно описывают непрерывные поломки как будничное явление, неотъемлемую часть их героического труда: турбины останавливались, трубы прорывало, резервуары с водой давали течь, затопляя все вокруг и угрожая машинным помещениям, мосты обрушивались, взрывы случались чуть не каждый день и т. п. Руководитель Магнитостроя Гугель также сообщает, что лопнувшие водопроводные трубы или взрывы в домнах были в 1930-е гг. обычным делом. Все трое изображают аварии как дань быстрым темпам и необходимости осваивать сложные технологии. Даже смерть для них — явление, с которым в условиях, приближенных к боевым, приходилось мириться: «Катастрофа, гибель товарищей, похороны — все это еще больше напомнило о том, что мы — на фронте, что опускать руки нельзя».

Параллельно развивался дискурс, не знавший снисходительности к авариям и несчастным случаям, резко критиковавший инженеров и объяснявший любую аварию их халатностью или саботажем. В 1932 г. правительство приняло целую программу мер по обеспечению безопасности на шахтах Донбасса, предусматривавшую улучшение контроля, более частые инспекции, создание отделов техники безопасности и совещания по обмену опытом. Во всех шахтах, где существовала угроза выхода газа, предписывалось заменить взрывоопасные машины: «Лозунг — "Безопасность прежде всего" должен быть претворен в жизнь полностью. Роль ИТР в этом вопросе самая ответственная». Таким образом, с самого начала объявлялось, что инженеры отвечают за безопасность и несут ответственность за любую аварию. Прославляя шестерых погибших инженеров как героев, печать в то же время сурово осуждала аварийность на предприятиях как проблему, с которой нельзя мириться. Рудзутак на XVII съезде партии в 1934 г. отрицал, что «чрезвычайно высокая частота аварий» обусловлена «объективными причинами», в частности неудовлетворительным техническим оборудованием.