Блудное чадо - Дарья Плещеева

– Уезжать надо, – сказал Воин Афанасьевич. – Но как они додумались искать нас тут?

– Они за нами от самого Кракова шли и по морю плыли. Войнушка, родненький, нас же на Соловки отправят, на покаяние! А там не старцы, там – звери! Лютуют! Как же быть?..

Вскоре выяснилась причина Васькиного ужаса. Он понимал, что нужно удирать из Амстердама без оглядки. Но покидать мастерскую ван Рейна он решительно не желал!

Был еще выход из положения – подкупить лодочников, пусть бы донесли погоне, что Ордин-Нащокин-младший и Чертков подались, скажем, в Антверпен или в Гаагу, за каким бесом туда подались – неведомо. Но лодочники могут перехитрить – деньги взять, а потом и донести обо всем Шумилову.

Рассказывать ван Рейну и его семейству о своей беде Воин Афанасьевич и Васька не стали: живописец добр, но душа его витает невесть где, промеж евангелистами и Гомером, а сынок Титус, который вместе с мачехой вынужден заниматься делами, поневоле повзрослел раньше срока. Ему бы за широкой батюшкиной спиной жить, горя не зная, а получилось наоборот – батюшка укрылся за его по-юношески тонкой и узкой спиной. Зная, что жизнь и без того тяжела, захочет ли он и дальше укрывать беглых московитов?

Решили каждый день Богу молиться, утреннее и вечернее правило вычитывать, авось пронесет…

Васька еще несколько раз видел в городе Шумилова. Ему удавалось подслушать разговоры московитов, но не целиком, и он даже не стал рассказывать о последней встрече Воину Афанасьевичу, чтобы не сподвигнуть товарища на бегство. Какое бегство, когда дуют ужасные ветры и зима на носу?

Меж тем положение ван Рейна лучше не становилось. Хотя горожане давали ему заказы, но денег не хватало. Титус и Хендрикье делали все возможное, берегли каждый грош, а он тратил время на походы в портовые кабачки. Лица старых матросов, бродячих актеров, мелких воришек, пожилых проституток – вот какова была его добыча. Наконец стало ясно, что дом семейству не по карману, придется съезжать.

Хендрикье могла вернуться с дочкой к родне, ее бы приняли. Красавчик Титус мог жениться на дочери лавочника, у которой есть в хозяйстве все, кроме златокудрого ангела. Но покидать господина ван Рейна они не желали.

Узнав, что решение о переезде в другое жилье, более тесное, Васька сильно расстроился. Он, избалованный московскими перинами чуть не в аршин толщиной, в которые проваливаешься и один нос наружу торчит, привык спать на полу в мастерской и был совершенно счастлив. Теперь его лишали этого замечательного места.

Переезжать следовало как можно скорее – чтобы в новом жилище успеть залатать все дырки и обжиться до наступления зимнего холода. Господин ван Рейн и Хендрикье помнили время, когда каналы не замерзали, но что-то в мире изменилось – стало холодно. А перевозить имущество они собирались на лодке.

Васька мог преспокойно помогать таскать узлы и ящики, но вот Воину Афанасьевичу не следовало среди бела дня открыто суетиться на берегу. Он мог смотреть из окошка, но спустился поговорить с Хендрикье и совершить то, что давно уже держал на уме: передать ей сверточек с монетами. До сих пор было как-то неловко.

Она тихо поблагодарила. Когда брала сверточек, пальцы соприкоснулись. Воин Афанасьевич покраснел. Доводилось ему в Вавеле держать за руку Анриэтту, но тогда было не так! Белые холеные пальцы француженки с отполированными ноготками и попорченные домашней работой, с короткими и плохо вычищенными ногтями пальцы голландки – отчего одни вызывали неприязнь, а другие, неожиданно для воеводского сына, – прилив нежности?

Тут бы ему поклониться и уйти, но он не мог, он принялся передавать в лодку пожитки.

Господин Ван Рейн был занят погрузкой картин в рамах, картин без рам и рам без картин. Васька помогал ему и, желая обругать неповоротливого лодочника, развернулся к нему. Сделал он это вовремя.

Лодочников было двое, и они беззвучно перешепнулись, еле заметным жестом указывая на Воина Афанасьевича. И вот тут Ваське пришлось сделать выбор: или плыть с семейством ван Рейна, чтобы помочь устроиться на новом месте, или спасать воеводского сына.

Он выбрал долг дружбы.

Когда лодка заскользила по темной воде и мерно заплескали волны, он взбежал по каменным ступеням причала:

– Войнушка, беда, они тебя опознали.

Воин Афанасьевич опомнился.

Вдвоем они наскоро увязали все имущество и побежали куда глаза глядят, даже не рассчитавшись за конурку на чердаке.

Потом было очень плохо. Им пришлось провести ночь на рынке, под навесом, за пустым прилавком, где днем раскладывали рыбу. Васька знал, куда уплыло семейство ван Рейна, но идти туда и проситься на ночлег было опасно – лодочники не дураки, а Шумилов и вовсе умен, взяв верный след, будет гнаться до конца.

С утра Воин Афанасьевич и Васька, продрогнув, пошли в портовый кабачок греться горячим гороховым супом со сливами и имбирем. Там у порога сидела пьяная баба в таком состоянии, что надо бы хуже, да не бывает. Васька, пожалев, спросил, кто она такова и где живет. Как выяснилось, правильно сделал – баба была прачкой, жила с товарками в скверном домишке, имела там угол, а в другой комнате того же домишки жили мужчины – портовые грузчики, и, приведя туда свою находку, московиты сразу уговорились, что проведут в этом притоне две или три ночи – пока не снимут другое жилье.

За жильем гонялся Васька, Воин Афанасьевич носу на улицу не казал и только сражался со зловредными насекомыми. Разговаривать с грузчиками он побаивался. Но они его боялись не меньше – кто его разберет, что за человек, и не донесет ли, что они промышляют при погрузке и выгрузке мелким воровством. В конце концов именно они присоветовали московитам идти в Харлем – там жизнь дешевле.

Чуть было Васька с Воином Афанасьевичем не рассорился – он не желал уходить из Амстердама, без семейства ван Рейна ему и жизнь была немила. Воину Афанасьевичу тоже не хотелось покидать город и учеников, к которым он привык. В Харлеме латынь вряд ли кому была нужна. Но и оставаться было опасно.

Решили, пока есть деньги, перебираться в Антверпен – город большой и богатый. Но пешком, не имея подходящей одежды и обуви, идти туда невозможно, нужно прибиться к каким-нибудь купцам, что возят грузы. Прибиваться – страшно: что, если Шумилов догадался поладить с купцами? Кончилось же тем, что грузчики посадили их на баржу, идущую в Хейзен, и вздохнули с большим облегчением.

Из Хейзена Воин Афанасьевич и Васька с большим трудом добрались до Утрехта. А в Утрехте сжалился над ними Господь.

В кабачке, куда они зашли погреться, держали для увеселения музыкальные инструменты и две шахматные доски. Как раз одну разложили два прилично одетых господина и неторопливо двигали фигуры, а над ними нависло человек пять зрителей. Подошел взглянуть и Воин Афанасьевич. Он сразу увидел ошибочный ход, но промолчал – нехорошо вмешиваться в чужую игру. Когда же ход привел к шаху и мату, когда начался горячий спор о причинах поражения, он набрался смелости и высказал свою точку зрения. Слово за слово – неведомо откуда взявшемуся оборванцу предложили, раз уж он такой умный, сыграть партию. Воин Афанасьевич эту партию выиграл – и с того началось его проникновение в высший свет Утрехта.