По головам - Джордж МакМаннан

Константин Сергеевич понимал. Но вместе с тем жизнь и служба в органах научили не поддаваться эмоциям, какими бы они ни были: позитивными или негативными. Ведь, в конечном счете, есть благородная цель и перспективные идеи, на которых зиждется система государственной безопасности. Ну, а если исполнение «хромает» и вероятность достижения цели не ясна, стоит ли из-за этого поддаваться пессимизму?

– Нас всех предавали, Дитрих. А кого-то и не единожды. Профессию мы сами выбрали.

– Как вы, русские, любите философствовать!

– И не придаём значения деталям, отчего у нас проблемы, – перебил Дитриха Кривошеев.

И оба друга рассмеялись.

г. Москва, здание 3–1 ФСБ России, 31 июля 2009 года

Совещание прошло в напряжённой атмосфере, чувствовалось, что принимаемые решения по ликвидации бандгруппы Сулимана Гагкаева и конкретный план действий, превративший возникшую несколько месяцев назад идею в реальную специальную операцию, давались тяжело. Каждый пункт плана взвешивался в жёстких дебатах принимавших участие в совещании лиц – учитывалась реальность, обоснованность и необходимость. В сторону отброшены звания и чины.

– Хорошо, – в конечном итоге согласился генерал армии Кривошеев, поставив подпись под планом специальной операции, – боюсь, что иного варианта у нас нет.

– Мне жаль, – хлопнув по плечу Кривошеева, ответил Лаптев, – действительно, жаль.

Кривошеев, задумчивый и огорчённый, отчего казался растерянным, только кивнул в ответ.

– Потрачено много сил, – продолжил Лаптев, – чтобы выяснить, кто такой «Араб» и характер его связей с чеченскими боевиками.

Кривошеев обвёл печальным взглядом присутствующих.

– Я ошибся, – начал он, – я жестоко ошибся, положив на алтарь гордыни судьбы людей, которые мне доверились. В многолетней гонке за «Арабом» и внутренним страхом перед ним и Джонатаном Питерсом я забыл, что значит жить, превратив жизнь в вечную войну, как я считал, со злом. А в итоге мы ничего не узнали и, мало того, пропустили контакты «Араба» и Гагкаева. А теперь вынуждены применить грубую силу, чтобы как-то нивелировать негативные последствия наших решений. Я подвёл всех, простите меня.

– Нет, Константин Сергеевич! – не ожидавший сам от себя выпалил в ответ на речь генерала Игорь Кириллов. – У вас нет права так думать. Я вам поверил тогда и верю в ваши решения до сих пор, как и остальные. И даже если мы вынуждены проводить силовую операцию, чтобы не дать бандитам сорвать мирную жизнь страны, это не означает, что вы промахнулись. Это не конец войны, это только очередная битва, исход которой пока не известен.

Кривошеев и все присутствующие были поражены.

– Капитан, – вымолвил Кривошеев.

– Простите, товарищ генерал армии! Разрешите идти?

Игорь уже собирался уходить, когда прозвучавший вопрос генерала Кривошеева остановил его.

– Игорь Владимирович, – обратился он к Кириллову, – хотел бы вам задать один вопрос. Разрешите?

Из уст генерала слово «разрешите», сказанное в обращении к капитану, звучало несколько неожиданно и обескураживающе. Игорь слегка растерялся.

– Конечно, – как-то промямлил он в ответ.

– Игорь Владимирович, та ваша просьба, озвученная ранее, поехать в республику, обусловлена стремлением к возможным преференциям в будущем или это, скажем так, дело чести?

– Боюсь, я не совсем понял вашего вопроса, товарищ генерал.

– Ладно, я спрошу прямо, – Кривошеев чуть призадумался, формулируя вопрос, чтобы не задеть Кириллова и не прозвучать грубо, – эта личная просьба связана с нашим «общим другом»?

– Если я правильно понимаю суть того, какое задание выполняет там Разумовский, то, в сущности, его положение, с учётом новых обстоятельств – шансов выбраться из планируемой «передряги» сведены почти к нулю.

Игорь внимательно следил за реакцией Кривошеева. Генерал слегка кивнул, неосознанно соглашаясь со сказанным.

– Я хочу вытащить его оттуда живым, – закончил Кириллов, – поймите правильно, я не могу бросить друга.

– Понимаю, – вздохнув, сказал Кривошеев.

И он прекрасно понимал его чувства. Ведь когда-то в далеком 1982 году он, будучи чуть старше, чем капитан Кириллов сейчас, так же не мог бросить в плену у афганских моджахедов бойцов разведывательного отряда.

– Считаете, у вас получится? – спросил Кривошеев у Игоря.

Тот, пожав плечами, ответил:

– Не могу знать, Константин Сергеевич! И не попытавшись, не узнаю. Но в случае, если он погибнет, не хочу винить себя оставшуюся жизнь, что даже не попытался помочь только потому, что сомневался или испугался. Мы давали клятву защищать и охранять страну, её идеалы и ценности даже ценой собственной жизни. Но больше мы связаны клятвой с боевыми товарищами, и именно эта клятва делает нас теми, кем мы являемся. А предав друзей, мы потеряем право оставаться самими собой.

И впервые за долгое время Кривошеев преисполнился гордости за тех, кто служит в органах. Не мнимые результаты и связанные с ними количественные показатели всегда говорили о доблести органов безопасности, а люди, связанные между собой долгом, честью и братской любовью, готовые всегда прийти на помощь только потому, что именно так, и никак иначе, они считали правильным поступить и не видели иного пути.

– Сегодня мы подготовим по вам телеграмму, – сказал Кривошеев, – вас там встретят, Игорь Владимирович! Можете готовиться.

Улыбнувшись, Кириллов поблагодарил генерала:

– Спасибо, Константин Сергеевич! – и вышел из кабинета.

А погружённый в собственные мысли Кривошеев сказал скорее уже сам себе:

– Нет, капитан! Это тебе спасибо.

* * *

г. Грозный, несколькими часами позже.

С того самого дня, когда Смирнитский, опечатав кабинет, сдал ключ и выехал с подразделением в предгорные районы Чечни, как говорили руководители Управления, для осуществления более эффективного противодействия орудовавшим бандгруппам, прошло около двух лет. И теперь снова появиться в старом и одновременно новом кабинете для полковника оказалось не привычным.

Помедлив перед входом, Анатолий Иванович сорвал бумажку с надписью «Опечатано» и вошёл. Внутри ничего не изменилось, вещи лежали на тех же местах, где и были оставлены, разве что покрылись значительным слоем пыли, отчего Смирнитский чихнул.

– Надо бы тут прибраться, – буркнул он сам себе и потер нос.

Уборщица возмущалась ещё долго после того, как прибрала кабинет, приведя его почти в идеальное состояние. И Смирнитский её по-хорошему понимал – на месте уборщицы он бы возмущался так же, а, может быть, и более изощренно.

– Спасибо, – улыбаясь, лишь сказал он ей, на что уборщица, удаляясь по длинному коридору, выдала порцию очередного недовольства.