Земля имеет форму чемодана - Владимир Орлов

Крышку он сейчас же и решительно захлопнул.

Отношений с колодцами иметь он более не желал.

Куропёлкин поспешил наверх, не задержался на первом этаже, испуг приволок его на чердак, при этом он принёс туда, поближе к небесам, и Башмак, в желании уберечь его от соседства с сундуком-колодцем. Башмак и так уже намаялся в путешествиях.

Дня четыре голодающий Куропёлкин валялся на лежанке и листал книги.

«Анну Каренину» с полки снимать он не стал. Знал, что и без ковыряний в тексте романа, и даже в случае если бы он ослаб характером и, поддавшись чужой воле, начал заново одолевать страницы Льва Николаевича и наткнулся бы на факты, порочившие влиятельного чиновника Каренина, он всё равно и у расстрельной стены выкрикнул бы: «Нате стреляйте! Но взяток он не брал!»

А вот громоздкими томами Стига Ларссона Куропёлкина неожиданно увлёкся. И ему стало стыдно. Какую чушь он, в беспечности озорства и безнаказанности, нёс в опочивальне арендовавшей его дамы. Впрочем, болтовня Куропёлкина вроде бы ей тогда нравилась. Ну, хотя бы усыпляла. Однако в романе-то, шуточно пересказываемом, речь шла вовсе не о столкновении журналиста с мошенником, а о трагической беде, вызванной деяниями нацистов. Его, Куропёлкина, клоунада не совпала с сутью жизни.

Но перед кем было ему теперь стыдно? Кабы он сам знал об этом. Оправдание: мол, барахтался в чужих правилах игры, сейчас его не устраивало. Будто бы не он сам вляпался в игры с чужими правилами! Из-за чего, кстати? Получается, из-за денег, что уж совсем Куропёлкину было противно, из-за склонности к авантюрам и принципу «А-а-а! Пусть всё будет, как будет!». А главное — из-за собственной дурости, проявленной в первом разряде Рижских или Ржевских бань! Из-за куражного состояния провинциального обалдуя, затосковавшего от одиночества (да ещё и без любви и без любящей женщины) в страшном городе, куда припёрся в грёзах будто бы здоровяка и удачника. А ведь и коренным московским жителям впору было сегодня очуметь в суете, толкотне локтями и прочих прелестях жестоких свобод и добыч.

Вот и он добыл удач целый сухогруз. Для перевозки отходов. Из порта А. в порт Б. По вертикальному боку Чемодана. Да ещё и говорящий Башмак в придачу.

На шестой день голодовки Куропёлкина в дверь прихожей позвонили. Куропёлкину бы вскочить и поспешить к кнопке над притолокой, а он и ноги не пожелал спустить с лежанки на пол и даже зевнул (для кого — неведомо), спать он вовсе не собирался.

Более в дверь не звонили и не стучали.

Возможно, стюард Анатоль, вспомнив о последних рекомендациях Куропёлкина и составив мнение о его натуре, отправился к шефам, на кухню, с докладом и за советами.

А Куропёлкин вскоре пожалел о том, что не поплёлся к двери, пусть как бы нехотя, в раскачку и с остановками, со скоростью откушавшего ядов таракана. Нет, голодовка пока ещё не изнурила его. Вода из-под крана и предполагаемый энергетический заряд из тюбиков поддерживали в нём чуть ли не бодрость. Истомило его ожидание чего-то неизвестного, но и неизбежного, и состояние неопределённости хода или поворота его судьбы. В частности, и чисто бытовой неопределённости. А что может быть противнее, даже и для терпеливого человека, нежели ожидание.

Так и валялся Куропёлкин на лежанке два часа, тупо клял себя.

«А не подняться ли мне на чердак и не нажать ли на гвоздь Башмака?» — лишь однажды явилось Куропёлкину осознанное желание. Оно тотчас было отвергнуто. Из-за его бесполезности. И из-за лени пожелавшего.

И всё же опять позвонили.

На этот раз Куропёлкин направился к двери. Степенно направился. Словно бы стюард Анатоль мог видеть проход по дому человека, оторванного ерундовиной от важных дел, и оценить уровень его самоценности.

— Ну, что? — сурово спросил Куропёлкин. На кнопку он пока нажимать не стал. — Анатоль, опять тюбики?

— Я не Анатоль! — услышал Куропёлкин.

Голос прозвучал женский.

«Неужели Звонкова?!» — взволновался Куропёлкин. Выкрикнул будто в испуге или с дыбы в застенках Трескучего:

— Каренин взяток не брал! Не брал!

— Мне-то что взятки и ваш Каренин!

— А вы кто? — растерялся Куропёлкин.

— Нажмите на кнопку, Евгений Макарович.

Куропёлкин нажал на кнопку и открыл дверь.

На нижней ступеньке крыльца стояла горничная Дуняша.

У ног её лежали кирпич и толстенная книга.

— А кирпич-то зачем? — удивился Куропёлкин.

— Вас, Евгений Макарович, единственно кирпич удивил? — спросила Дуняша. — Или даже испугал. Будто я террористка.

— В последние дни… или недели… — сказал Куропёлкин, — я отвык от женских голосов. И не узнал ваш. Так к чему кирпич?

— Да не пугайтесь вы, Евгений Макарович, поставьте кирпич на порог, чтобы дверь не захлопнулась. Или вы чем-то другим напуганы?

— Другим! — рассмеялся Куропёлкин. — Мне почудилось, что сюда явилась госпожа Звонкова.

— Ей-то зачем нужен такой визит? — сказала Дуняша. — Если бы вы ей понадобились, вас бы к ней доставили под белы руки.

— Не думаю, — возразил Куропёлкин.

— И ещё, Евгений Макарович, — сказала Дуняша, — я возвращаю вам книгу, я брала её у вас почитать…

И протянула ему первый том Стига Ларссона.

— Да у меня-то здесь на полке все три тома! — воскликнул Куропёлкин. — И я их одолел. Мне стало стыдно. Какую чушь я молол, ублажая…

— Перед кем стыдно? — быстро спросила Дуняша.

— Перед самим собой, — вздохнул Куропёлкин.

— Перед самим собой — это разумно, — оценила Дуняша. И будто бы осталась довольна ответом Куропёлкина.

— А если бы…

— А если бы, вышло б глупостью! — резко сказала Дуняша.

— Вам дозволено входить в этот дом? — спросил Куропёлкин.

— Дозволено, — сказала Дуняша. — Но лучше нам поболтать где-нибудь на воздухе. Там, за домом, есть скамейка.

— Согласен, — кивнул Куропёлкин.

И, действительно, за домом обнаружилась скамейка.

К скамье, к одной из её ножек, было приставлено гипсовое весло девушки, выполнившей нормы ГТО. А скамья, судя по инвентарному знаку, принадлежала парку «Останкино». И именно на этой скамье (или подобии её) Куропёлкин избороздил моря и океаны. Теперь он встревожился. А нет ли на спинке скамьи выжженного пучком лунных лучей названия плавсредства «Нинон»? Нет, не было. И три крысы, две большие и одна мелкая, на ней не сидели.

— Как это понимать? — спросил Куропёлкин.

— Что именно?

— И вас, Дуняша, и этот эаслуженный пароход. Или скорее — это каравелла…