Земля имеет форму чемодана - Владимир Орлов

— Вы, Дуняша, позвонили в мой каземат, — сказал Куропёлкин, — не просто так. В чём смысл вашего прихода?

— Я была направлена к вам, Евгений Макарович, горничной, — сказала Дуняша, — чтобы узнать, надо ли вам подавать еду и в каком виде. Или вы…

— Околели, — сказал Куропёлкин. — Нет, не околел. И пока сюда не доставят Баборыбу, голодовка моя не закончится.

— Тут случай сложный, — сказала Дуняша. — С рыболовством у нас сейчас очень плохо. И если вы будете тянуть, к вам готовы применить меры.

— Какие меры! — рассмеялся Куропёлкин. — Уже применяли меры!

— Вы ответили на самый существенный вопрос, — сказала Дуняша. — А про своё желание пожалеть и приласкать меня — забудьте! Оно — временное. И унесётся с вашим же ветерком желаний.

— Но вы-то, Дуняша, и ещё о чём-то хотели у меня узнать…

— Ни о чём! — резко сказала Дуняша. — Да, забыла сообщить вам. Вас называют не только Геонавтом и Кроликом, но ещё и каким-то Пробивателем.

— Понял, — сказал Куропёлкин. — Но с мастером восстановления обуви я не имел общений со дня охоты за грибами шампиньонами.

— Неужели? — удивилась Дуняша.

— Именно так, — сказал Куропёлкин.

— А Башмак? — спросила Дуняша.

— Поутру он находился в этом доме, — сказал Куропёлкин. — Путешествовал вместе со мной. Единственно, потерял свойственный московским помойкам запах.

— Это не страшно, — сказала Дуняша. — Не искушайте его. Берегите. Не нажимайте на что-либо в нём. Он ничего не сообщал вам?

— Ничего, — сказал Куропёлкин. — Мне-то зачем водить с ним разговоры?

— Тем не менее он может однажды заговорить сам и попросить вас о чём-то, — взволнованно произнесла Дуняша.

— Принял к сведению, — кивнул Куропёлкин.

— Ну, всё, — встала Дуняша, поправила подол сарафана. — Миссия исчерпана.

Встал и Куропёлкин.

— Дуняша, — сказал он, — вы не знаете, что это за колодец в моём, будем считать, доме?

— Какой колодец? — заинтересовалась Дуняша.

— Я приподнял крышку сундука в бункере и увидел черноту колодца. Не филиал ли это Люка?

— Обжёгшись на молоке… — покачала головой Дуняша. — Нет в вашем доме никаких колодцев. Сундук в подвале — обыкновенный, для меховых вещей и валенок с галошами. Может, ещё пригодится в зимнюю стужу. Может, вашу Баборыбу привезут сюда на санях тройки с бубенцами и в рыбьих мехах.

— Ехидничаете, Дуняша, — сказал Куропёлкин. — Досадила вам моя Баборыба.

— Всем досадила…

После этих слов Дуняша чмокнула Куропёлкина в нос и рассмеялась:

— Счастливого вам голодания! Полагаю, что дней через пять меня пригонят сюда опять. Для оценки вашей жизнедеятедьности. И увижу я рожки да ножки. Покатятся слёзы из моих очей!

Ехидства не было в её глазах. А лукавство было.

— Слёзы мне не нужны, — сказал Куропёлкин. — А визита вашего буду ожидать с надеждой.

Проводив Дуняшу (взглядом всего лишь, но и чувством: «Ноги-то у неё какие красивые, ядрёной крестьянки, но должной носить не лапти, а туфли на шпильках»), Куропёлкин отправился в бункер к сундуку.

Прежний осмотр сундука вышел нервно-торопливым. Теперь Куропёлкин спешить не стал. Поднял крышку и почувствовал: пахнет, не резко, но пахнет нафталином. Домашний запах этот, знакомый и горожанину, и сельскому жителю, успокоил Куропёлкина, и он позволил себе согнуться и чуть ли не головой достать днища сундука. Колодца не было. Куропёлкин рассердился. На себя. Что же он испугами своими озадачивал Дуняшу? В сердцах он даже попытался сдвинуть сундук в угол бункера. И сдвинул. Пол под сундуком был земляной.

Для чего затащили в бункер сундук, Куропёлкин размышлять не стал. Хотя почему бы и не поразмышлять. Не обязательно о сундуке. Но и о сундуке, как о мелочи. А так следовало переварить всё, что он узнал в общении со здешней горничной Дуняшей.

Подошёл к двери в прихожей и увидел, что кирпича, обеспечивавшего свободу двери, и книги, возвращённой ему, нет. И сколько он ни нажимал на кнопку над притолокой, дверь ему открыть не позволили.

«Перебьёмся», — подумал Куропёлкин.

В бункере он обнаружил металлическую перекладину и возобновил простейшие упражнения для напряжения мышц.

Дуняша стращала его приходом с проверкой его жизнедеятельности (или просто жизнеспособности) через пять дней. А дверь в прихожей заскрипела и отворилась на два дня раньше.

Посещали Куропёлкина управляюший воевода Трескучий в сопровождении двух молодцев, известных Куропёлкину ещё по ночному клубу «Прапорщики в грибных местах», тогда вминавшихся в стены у столика мадам Звонковой.

— Добро пожаловать, господин Трескучий! — вежливым хозяином проявлял себя Куропёлкин.

— Трескучий-Морозов! — гневно поправил его визитёр.

— Ах, извините, господин Морозов-Трескучий! — воскликнул Куропёлкин. — Или гражданин?

— Не паясничай! — крикнул Трескучий.

Решительно, важной персоной он прошёл в комнату, названную жильцом «столовой», уселся на стул и приказал Куропёлкину:

— Иди сюда!

Куропёлкин последовал, хотел было присесть на стул напротив домоуправителя, но Трескучий заорал:

— Стоять!

— То есть я должен стоять, как царевич Алексей перед папашей Петром на картине Ге, так что ли? — спросил Куропёлкин.

— Какого ещё ЕГЕ?

— Не ЕГЕ, — сказал Куропёлкин, — а Ге. ЕГЕ — это из школы для воспитания любителей сканвордов. А я присяду. Отчего это я буду стоять перед вами?

— Оттого, что ты негодяй, насильник и государственный преступник! — с ударом кулака по столу и прокурорским грохотом в голосе произнёс Трескучий-Морозов.

При этом он снял чёрные очки, изготовленные для того, чтобы наводить на окружающих ужас, достал жёсткий футляр, хранилище изделия оптиков, защёлкнул его, а Куропёлкин успел прочитать на крышке футляра золочёные слова: «Константин Подмышкин, кутюрье. Маде ин Люксембург. Если не будете видеть, вернём доллары».

«Подмышкин вроде бы снабжал Звонкову, — вспомнил Куропёлкин, — нижним бельём с подогревом…»

А Трескучий поднял глаза и вперил взгляд в Куропёлкина.

Взгляд этот был совершенно зловещий.

Куропёлкин на секунды задумался: что это за банальность явилась ему в голову — «вперил взгляд»? Как можно вперить взгляд? И вообще, что такое — вперить?

Впрочем, о чём он думал сейчас?!

Молодцы тут же оказались рядом с Куропёлкиным.

— А почему они не прихватили наручники и дубинки для усмирения негодяя? — спросил Куропёлкин.