Збиг. Стратегия и политика Збигнева Бжезинского - Чарльз Гати

После недолгого обсуждения Восточной Германии стороны вернулись к Чехословакии. Богомолов сказал: «Что касается Чехословакии, то мы прямо не осуждали вторжение 1968 года, потому что не хотим создавать еще одного Чаушеску. Такой шаг заставил бы сплотиться консерваторов, которые попытались остаться у власти своими методами». Немного разочарованный нежеланием некоторых американцев признавать искренность его заявлений, Шахназаров заявил: «Горбачев сказал, что не будет вмешиваться во внутренние дела, и пока что не вмешивался. Доктрина Брежнева никогда не была опубликована, так что и отказаться от неё формально невозможно. Что ещё вы от нас хотите?»

На следующий день американские и советские эксперты вновь встретились в неказистом помещении для очередного обмена мнениями и дискуссии на разные темы. К концу встречи, после продолжительных разговоров о будущем Европы, итоговые высказывания обнажили один из острых моментов.

Один из членов советской делегации в продолжительной, но довольно последовательной речи изобразил будущую эволюцию Европы как слияние Востока и Запада. Согласно его мнению, Европа была осью противостояния холодной войны, вызванной страхами противоположных сторон. Создавшееся напряжение привело к гонке вооружений и к защитной реакции Москвы, которая пыталась сохранить свою социалистическую модель и своё присутствие в Восточной Европе. Теперь Москва ищет пути выхода из этой конфронтации, ставшей причиной экономического застоя в социалистическом лагере. Одно из важных направлений действий – это внутренние реформы. Во внешнем же мире Москва отказывается от своей мессианской политики и пытается положить конец разделению Европы. Оратор предсказывал эволюцию на пути к созданию «военного равновесия на минимальных уровнях», когда обе стороны лишь поддерживают «ненаступательные силы». В этом случае возможны проявления национализма, но даже он уступит дорогу экономической интеграции и взаимозависимости. В заключение выступающий сказал, что в том будущем, каким его видит Москва, обе страны, Соединённые Штаты и Советский Союз, поддерживают «общеевропейское сотрудничество».

Бжезинский постарался опровергнуть такой взгляд сквозь розовые очки на будущую роль СССР в Европе. В частности, он усомнился в том, что «ослабление конфликта в Европе одинаковым образом скажется на отношениях европейских стран к обеим державам». Гораздо вероятнее, что США не только сохранят, но и упрочат своё присутствие, в то время как СССР будет вытеснен на обочину. Он объяснял это так: «Текущая ситуация основана на разделении Европы, и военное присутствие сверхдержав – ключевой фактор в определении их относительных позиций. После ослабления конфронтации в Европе важность военных сил уменьшится. В результате вырастет роль других факторов, таких как идеология, культура, коммуникации, политика и экономика. Во всех этих областях Соединенные Штаты имеют преимущество – причём растущее – над Советским Союзом». Далее он сравнил относительное положение обеих сверхдержав в невоенных сферах влияния и пришёл к чёткому выводу: «Вопрос заключается в том, сохранит ли вообще СССР присутствие в Европе». Подводя итоги своим рассуждениям, он сказал: «Единственная надежда для вашей страны в этом отношении – это проведение радикальных внутренних реформ, которые позволят вам принять участие в этих глобальных процессах».

Его слова, по всей видимости, произвели отрезвляющий эффект на некоторых членов советской делегации, возможно, подтвердив их собственные опасения и худшие сценарии. Конференция тихо закончилась, и участники не спеша перешли из помещения в зал для банкетов. За обедом Бжезинский сидел рядом с тремя советскими участниками, высокопоставленными сотрудниками Дипломатической академии или других институтов, сделавших карьеру в рамках коммунистической системы.

Явно пытаясь спровоцировать своих собеседников, Бжезинский ещё раз повторил, что не перестаёт поражаться различию в образе мышления советских и западных коллег: «На Западе мыслят прагматично, а здесь идеологически. Советские политологи а) выдумывают лозунги, такие как «перестройка» или «общеевропейский дом», не имеющие реального содержания, потом б) разрабатывают целую теорию о том, что значат эти лозунги без связи с реальностью, а под конец в) навязывают своё искусственное идеологическое представление обществу под видом того, что требуется этому обществу». Он добавил, что при таком мышлении Советский Союз никогда не решит свои проблемы. «Как мне это видится, такой образ мышления отчасти является результатом того, что ваша система была основана пропагандистом и любителем лозунгов. Чтобы выйти из текущего кризиса, вашей стране нужно в более явной форме порвать с ленинизмом, хотя, как я думаю, это создаст серьёзные проблемы для легитимности режима».

Его манёвр удался. С советской стороны последовала незамедлительная эмоциональная реакция и разговор продолжился на повышенных тонах. Его соседи по столу принялись защищать Ленина и достоинства Октябрьской революции, порицая Сталина за искажение революционных «глубоко гуманистических устремлений». Довольный тем, что вызвал такой спор, Бжезинский ответил:

«Но Ленин и создал условия для появления Сталина, и, фактически, сделал крайне маловероятным приход к власти в Советском Союзе кого-то, отличающегося от Сталина. Ленинизм основывался на трёх вещах – догматической идеологии, тоталитарной партии и терроре. Одно дело уважать Ленина, как политического аналитика, активиста и исторического деятеля. И другое дело игнорировать тот факт, что он, по сути, был основателем системы ГУЛАГА, обрекая на смерть тысячи людей только из-за их принадлежности к тому или иному идеологически определяемому классу. До тех пор, пока вы не осудите наследие ленинизма, оно будет препятствовать вашим реформам и мешать вашему необходимому разрыву с прошлым».

Подсознательно перейдя на традиционные советские формулы и стиль рассуждения, один из советских оппонентов Бжезинского отвечал, что лагеря предназначались для «перевоспитания этих классов» и что репрессивные действия были «исторически необходимы после революции». Другой утверждал, что политические репрессии были необходимы «исходя из ситуации и сложившихся политических условий». Подняв бокал, третий произнёс тост: «За перестройку и ГУЛАГ». Но для остальных это было уже слишком. Одна из его соотечественниц с явным неодобрением сказала: «За перестройку, но не за ГУЛАГ». Но при этом она добавила: «Я считаю, что противоречия внутри советского общества требовали решительных мер, чтобы взять ситуацию под контроль и обеспечить стабильность».

Бжезинский невозмутимо возразил: «Можете приводить этот аргумент сколько вам угодно. Но нетерпимость Ленина к инакомыслящим, даже внутри партии, превосходила все границы того, что требовалось для предотвращения анархии. И в каком-то смысле, его нетерпимость делала появление Сталина неизбежным».

Контраст между официальной советской историей и реальными событиями острее всего проявился во время поездки Бжезинского к месту трагедии в Катыни, где НКВД расстрелял тысячи польских офицеров, взятых в плен в результате раздела Польши между Сталиным и Гитлером в начале Второй мировой войны. Официальная советская версия возлагала ответственность за убийство поляков на нацистов, захвативших этот регион после нападения Германии на СССР в 1941 году. Несмотря на то что политика гласности заставила по-новому взглянуть на различные страницы истории, эпизод в Катыни всё ещё не был пересмотрен.