Збиг. Стратегия и политика Збигнева Бжезинского - Чарльз Гати

Бжезинский совершил поездку вместе с несколькими членами американской делегации и послом США в Москве, Джеком Мэтлоком. Ранним вечером все они прибыли на машине посла на вокзал, с которого отправлялся ночной поезд в Смоленск. По пути Бжезинский вкратце перечислял основные факты о Катыньском расстреле.

Он рассказал, что советские военные захватили в плен польских офицеров и распределили их по трём лагерям, где их допрашивали и предлагали перейти на службу в Советскую армию. Несколько сотен согласившихся выжили и после по памяти составили списки пленных. Отказавшихся расстреляли – всего около 4500 человек в Катыньском лесу. Сведения о двух других лагерях просто исчезли, хотя позже польские строители, работавшие в Советском Союзе у западной границы, обнаружили массовые захоронения, из-за чего советские власти выдворили их из страны. Много доказательств всплыло во время расследования Красного Креста после проведённой немцами эксгумации массовых захоронений. Были даже свидетели, которым удалось спастись в самый последний момент. На трупе одного офицера был обнаружен дневник, записи в котором недвусмысленно подтверждали, что ко времени расстрела поляки находились в советском плену.

Все присутствовавшие слушали молча. Бжезинский сказал, что он помнит последнюю строчку дневника, впоследствии отосланного дочери офицера: «Что будет с нами?»

В Смоленске группу встретили местные советские чиновники. К их досаде, Бжезинский открыто говорил о массовых убийствах и о различных местах, которые намерен посетить; из его слов явно следовало, что преступление совершил Советский Союз. Поскольку официальная история всё ещё возлагала вину на Гитлера, то принимающая сторона оказалась в неловком положении, и её представители были вынуждены придумывать различные отговорки, стараясь не потерять при этом полностью связь с реальностью. Время от времени советские представители принимались твердить заученные фразы, не оказывавшие никакого влияния на членов американской делегации. На месте расстрела стоял монумент из чёрного мрамора, на котором было написано: «В память о польских офицерах, расстрелянных нацистами в 1941 году». Бжезинский демонстративно положил букет в стороне от этого монумента, вложив в цветы карточку с надписью: «Жертвам Сталина и НКВД». Другие члены американской группы добавили по красной гвоздике, которые им дали принимающие.

Когда американцы пошли к другим захоронениям, группа поляков из частной организации «Семьи жертв Катыни» двинулась по окутанному туманом лесу. Это был День поминовения всех святых, или, выражаясь формулой атеистических государств, День памяти. В результате договорённостей на высоком уровне, в которых принимал участие сам Горбачёв, советское правительство впервые разрешило родственникам жертв посетить места трагедии. Несколько сотен человек прикрепили к своей одежде красно-белые значки с надписью: «Катынь». Большинство держали в руках свечи, некоторые несли плакаты или польские флаги. Через какое-то время американская группа вновь прошла мимо монумента, где шла организованная поляками месса. Сотни свечей были расположены на земле в виде символических могил. Поверх слова «нацистами» на табличке монумента кто-то написал «НКВД», уточнив настоящий смысл мессы.

В пресс-интервью Бжезинский призывал советское общество заглянуть в зеркало и осознать свою собственную историю. Он открыто говорил тележурналистам о том, что военное преступление совершили сталинские военные. Показ этого интервью по телевидению стал беспрецедентным шагом на пути к разоблачению исторических фальсификаций. В интервью Би-би-си Бжезинский сказал: «В отличие от большинства этих людей [поляков] меня привела сюда не личная боль, а осознание символического смысла Катыни. Здесь бок о бок лежат замученные до смерти русские и поляки. Я считаю, что очень важно рассказать правду о том, что происходило на самом деле, потому что только правда поможет советскому руководству отстраниться от преступлений Сталина и НКВД». Позже он добавил: «Тот факт, что советские власти позволили мне приехать сюда, а они знали о моих взглядах, означает, что перестройка – это разрыв со сталинистским прошлым».

О том, что эпоха коммунизма подходит к концу, свидетельствовала не только борьба с официальной идеологией. О том же говорили и личные истории членов советских делегаций и других представителей советской стороны, с которыми Бжезинский общался во время визита. Наиболее поразительным оказался его разговор со старшим помощником Горбачёва, одним из проповедников политики гласности. В частной беседе он поведал Бжезинскому о том, что гласность изменила не только советскую систему, но самих советских граждан, включая его самого. Он рассказывал, как в процессе отказа от строгих идеологических догм поменялись его взгляды на проблемы, и даже поменялся он сам, как человек. По его словам, он и его коллеги заметили эти перемены в себе, и что он теперь нравится лично себе гораздо больше. Затем он добавил: «Пути назад у нас уже нет».

Такие изменения проявлялись и в общей атмосфере, ставшей более непринуждённой. Члены советской делегации, не смущаясь, делились шутками о советской системе. Рассказывая о жизни при прежней системе, один из них широко улыбался. В брежневские времена подчинённые должны были строго следовать линии, обозначенной их начальниками. Однажды Брежнев довольно резко высказался по одному внешнеполитическому вопросу, а потом повернулся к своему помощнику и сказал: «Но у нас же демократия. У вас другое мнение?» Помявшись, помощник ответил: «Да, у меня другое мнение. Но я с ним не согласен».

Другой советский представитель с каким-то озорным удовольствием рассказал анекдот о недостатках экономики эпохи гласности и перестройки. Один мужчина долго стоял в очереди за хлебом, а когда подошёл к прилавку, выяснилось, что хлеб закончился. В раздражении он принялся ругать советскую власть: «Хлеба нет, сахара нет, мыла нет, мяса нет. Что за система! Долой ее!» Вечером к нему приехали сотрудники КГБ и отвезли его на допрос. На допросе ему объяснили, что такое поведение недопустимо, а строгий офицер добавил: «Раньше мы бы вас просто расстреляли». Мужчина вернулся домой ещё более расстроенный и сказал жене: «Всё гораздо хуже, чем я думал. У них ещё и патроны закончились».

Молодой член советской делегации, Владимир Чернега, признался, что даже в самые мрачные времена он и его товарищи пытались с риском для себя докопаться до правды. Он с восхищением отзывался о книгах Бжезинского, рассказав, что однажды вынес экземпляр «Советского блока» из закрытого отдела библиотеки, чтобы прочитать его дома. По его словам, в то время он был совсем молод, но понимал, какая огромная пропасть между тем, что говорят официально, и тем, что происходит на самом деле. Он добавил, что в годы Брежнева читал и «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, копию которого из рук в руки передавали его коллеги по Дипломатической академии. Если бы у него нашли эту книгу, то это обозначало бы конец его карьере. На вопрос, почему он шёл на такой риск, он ответил, что «настоящий интеллектуал должен идти на риск в поисках правды» и что он бы не был верен своему призванию, если бы не бросал вызов цензуре. В его словах звучала явная гордость за то, что гласность почти устранила само понятие «запрещённой литературы».

Члены советской группы понимали необходимость проведения коренных и необратимых реформ. В одном разговоре за завтраком Бжезинский вернулся к теме о том, что для успеха перестройки Горбачёву нужно более чётко и ясно заявить о том, какую именно систему он намерен создать. Советский собеседник ответил, что Горбачёв, как очевидно всем, «хочет создать рыночную экономику и плюралистскую политическую систему на основе законности и уважения общечеловеческих ценностей». Бжезинский возразил и сказал, что ему это не настолько очевидно. Собеседник с эмоциональностью в голосе ответил: «Но это должно произойти. Система должна пройти через радикальные преобразования. В любом другом случае общество погрузится в хаос».