Мир на краю бездны. От глобального кризиса к мировой войне. 1929-1941 годы - Александр Шубин

Но вот что любопытно. А почему Сталин, проявлявший в других случаях чудеса прагматизма, придерживался этого странного ультралевого курса? Во-первых, на то были внутрипартийные причины. Актив ВКП(б) по-прежнему был привержен радикальным идеям повторения Октябрьской революции в мировом масштабе. Компромиссы с «буржуазным» миром воспринимались как оппортунизм. В конфликте с Бухариным Сталин заимствовал (часто доводя до абсолюта) многие идеи Троцкого. После поражения в Китае в 1927 г. левая стратегия Коминтерна казалась коммунистам гораздо более практичной, чем рискованные союзы с социалистами, готовыми в любой момент «предать» и «подставить» коммунистов. Как СССР может рассчитывать только на свои силы, так и коммунисты в других странах должны действовать сами, привлекая массы на свою сторону. Отход от этих простых выводов мог вызвать недовольство значительной части коммунистического актива, все еще увлеченного идеями победы коммунизма в мировом масштабе.

Во-вторых, идеологический догматизм позволял твердо контролировать руководство компартий. Партийные лидеры должны были не «мудрствовать лукаво» по вопросам теории и тактики, а подчиняться простым догматам, исходившим из Москвы. Шаг вправо или шаг влево означал исключение из партии и, следовательно, отключение от московского финансирования, что для большинства исключенных означало — политическую смерть. В 1929–1932 гг. поменяли руководство нескольких партий за правые и левые «уклоны». «Три сосны» идеально отделяли коммунистов от чуждых влияний, сохраняя их в идейной чистоте до того момента, когда компартии можно будет использовать в «большой игре». А раньше срока развязывать революционную активность не надо — это может вызвать ответную реакцию стран Запада в виде интервенции против СССР, которой Сталин опасался в начале 30-х гг. В этом смысле сектантство коммунистов тоже было вариантом оппортунизма, приспособленчества, который клеймился коммунистами чуть ли не ежедневно. Действительно, лозунги установления советской власти были настолько оторваны от реальности большинства стран мира, что компартии не могли оказывать на развитие политической ситуации в них никакого воздействия и потому казались правящим кругам безопасными. Исключение составляли только Германия и Китай, где влияние коммунистов росло. В-третьих, как раз германский опыт, который станет отправной точкой для постепенного пересмотра принципов «третьего периода», долгое время убеждал Сталина и его соратников в том, что эти принципы дают хороший результат. Социально-экономический кризис в Германии углублялся быстрее, чем у соседей. Следовательно, именно здесь могли сложиться предпосылки для «настоящей» революции. Здесь массы могли дойти до того отчаяния, близкого к одичанию, которое вызвало успехи большевизма в России. Но в этом случае партия, которая хочет стать лидером таких «взрывоопасных» масс, должна быть максимально радикальной, как можно четче отмежевываться от социал-демократов. По мере разочарования в социал-демократии рабочие будут переходить в лагерь коммунистов. Рост численности КПГ и ее электората от выборов к выборам подтверждал правильность этого расчета. Успехи КПГ были остановлены нацистским переворотом. Но мог ли предотвратить его союз с СДПГ? Социал-демократы не шли навстречу мирным предложениям Тельмана, разгоняли коммунистические манифестации, позорно призвали голосовать за того самого Гинденбурга, который затем и передал власть Гитлеру, отказались проводить всеобщую стачку против гитлеровского правительства. Идти на союз с социал-демократами на их условиях означало пособничество этой политике.

Так что из германского поражения коммунисты извлекли двойственные уроки. Тактика коммунистов была правильной, но только нужно дополнить ее какими-то мерами, которые остановят фашизм. Там, где фашизм рвется к власти, надо бы попробовать договориться с социал-демократами о каких-то оборонительных мерах. Там, где угрозы фашистского переворота не было, никаких уступок «социал-фашизму» быть не должно.

Характерно, что лидеры компартий по своей инициативе пытались выйти за пределы «трех сосен». В апреле 1932 г. коммунисты отказались от конфронтации с низовыми организациями социалистов в Северной Богемии, что позволило организовать мощные выступления шахтеров. Один из лидеров КПЧ Й. Гутман после этого подверг критике всю теорию «социал-фашизма» и предложил наладить контакт с социалистами. В декабре 1933 г. он был исключен из КПЧ как «троцкист».

Приход Гитлера к власти привел и к сдвигам в сознании социал-демократических лидеров. 19 февраля 1933 г. бюро Рабочего социалистического интернационала (РСИ) приняло резолюцию, которая призывала Коминтерн вступить в переговоры об отпоре фашизму. Социалисты сформулировали свое воззвание так, что оно было близко идеям, которые отстаивали коммунисты: «Важно связать борьбу против фашизма с борьбой против угрозы новой войны, с борьбой против капитализма, за завоевание власти рабочим классом, за социализм»[288].

Ознакомившись с этим призывом, член Президиума Исполкома Коминтерна (ИККИ), старый коммунистический боец Б. Кун подготовил «отлуп» социалистам: «Предлагаемое партиями Интернационала заключение „пакта о ненападении“ фактически означало бы отказ от нападения на буржуазию. Пакт с союзниками классового врага есть пакт с классовым врагом»[289]. Кун в 1919 г. входил в социалистическое правительство Венгрии, которое возглавляли социалисты. Этот опыт он считал негативным. Лишь сквозь зубы проект Куна признавал, что на местах можно вступать в переговоры об отпоре фашизму. Сталину проект Куна не понравился, и он приказал внести замечания, решительно менявшие направленность документа. В постановлении ИККИ от 5 марта 1933 г. предложение о переговорах принималось, хотя и с оговорками: «Сделать еще одну попытку установления единого рабочего фронта совместно с социал-демократическими рабочими массами при посредничестве социал-демократических партий»[290]. Впервые с 1924 г. Сталин признал, что «единый фронт» можно установить не только «снизу», но и путем переговоров с лидерами социал-демократов, то есть «сверху».

Осторожный сталинский шажок к сближению социал-демократы не оценили. Они считали, что сначала об общей политике нужно договориться лидерам РСИ и Коминтерна. Вожди Социалистического интернационала не настолько хорошо контролировали руководство своих партий, чтобы доверять им опасное дело переговоров с коммунистами. Сталин, напротив, предпочитал переговоры на уровне тех стран, где существует угроза фашизма, а в остальном мире придерживаться прежней стратегии. Поэтому социал-демократы пока оставили идею переговоров, считая ответ Коминтерна 5 марта маневром. В общем-то они пока были правы. Обсуждая проект постановления, член Президиума Исполкома (ИККИ) Д. Мануильский предлагал использовать переговоры и совместные акции с социал-демократами для подрыва позиций их лидеров.

Однако «замораживание» сближения с социал-демократами на уровне интернационалов не понравилось некоторым лидерам компартий. 7 апреля 1933 г. генеральные секретари компартий Франции М. Торез и Чехословакии К. Готвальд предложили ИККИ начать переговоры с РСИ о совместной борьбе с фашизмом. Но ИККИ, уже знавший отрицательную реакцию РСИ, призвал, напротив, усилить борьбу против социал-демократов, срывающих борьбу с фашизмом. Стратегия «единого фронта снизу» снова вышла на первый план. Для этого использовались формально беспартийные, но на деле прокоммунистические организации. РСИ даже ввел запрет на участие в них, считая, что таким образом коммунисты могут поставить под свой контроль часть левых социалистов, считавших умеренную политику социал-демократии не соответствующей остроте момента и глубине кризиса капиталистической системы.