Аччелерандо - Чарлз Стросс

– Через несколько минут… ну или через пару часов… да, будем знать наверняка, – говорит Эмбер чуть громче, одновременно генерируя набор поисковых привидений. – Эй, Борис? Знаешь, куда мы движемся?

Развернуться в ее сторону у Бориса выходит с трудом. Сегодня он нацепил аватарку в виде велоцираптора, в которой не так-то просто маневрировать в тесных пространствах.

– Подвиньтесь! Подвиньтесь! – раздраженно рычит он, затем, прокашлявшись грозно и гортанно, добавляет: – Я копаюсь в визуальной памяти паруса.

С изнанки тонкий, как мыльная пленка, лазерный парус усеян нанокомпьютерами, друг от друга отстоящими на жалкий микрометр. Каждый из них может быть включен в режиме клеточного автомата, каждый оснащен световыми датчиками – стоит им слиться в одну гигантскую фазированную оптическую решетку, и весь парус станет сетчаткой глаза шириной более сотни метров. Сейчас Борис скармливает этому «глазу» образы, которые описывают все, что отличается от неизменного звездного пейзажа. Скоро воспоминания сгустятся и вернутся, как образы тьмы в движении – холодные, мертвые слуги угасшего солнца.

– Но где он будет находиться? – спрашивает Садек. – Вы точно знаете, что мы ищем?

– Конечно. Найти его не составит труда, – говорит Эмбер. – Он выглядит как-то так. – Она тычет указательным пальцем в вереницу стеклянных окон, выходящих на мост. Ее перстень вспыхивает рубиновым светом, и что-то неописуемо странное мерцает в поле зрения – вместо привычного морского пейзажа. Гроздья жемчужных бусин, образующих спиральные цепочки, дискообразные структуры и цветные завитки, сплетающиеся друг с другом, висят в пространстве над погруженной во мрак планетой. – Похоже на скульптуру Уильяма Лэтэма [88], сделанную из странной материи, не так ли?

– Очень абстрактно, – одобрительно говорит Садек.

– Эта штука живая, – добавляет Эмбер. – А когда мы попадем в поле ее зрения, она попытается нас съесть.

– Как это? – Садек неловко подбирается в кресле.

– Тебе что, никто не говорил? Я-то думала, мы всех проинструктировали. – Эмбер кидает ему блестящий золотой гранат, и он ловит подношение. Инфодамп растворяется в руке у Садека, и его окутывают привидения, вбирающие знание с ним на пару. – Вот черт, – мягко добавляет она.

Садек замирает на месте. Глифы осыпающейся каменной кладки, заросшей плющом, покрывают его кожу и темный костюм, предупреждая, что он чем-то занят в своей личной вселенной.

– Р-р-р-р! Босс! Нашел что-то! – кричит Борис, пуская слюни на пол мостика.

Эмбер поднимает глаза. Пожалуйста, пусть это будет роутер, думает она.

– Выводи на главный экран.

– Вы уверены, что это безопасно? – нервно спрашивает Сю Ань.

– Безопасных вещей не существует, – огрызается Борис, стуча своими огромными когтями по палубе. – Вот. Глядите.

Вид за окнами переходит в перспективу на пыльно-синеватом горизонте: завихрения водорода и белые структуры кристаллов метана, перемешанные на температурном уровне выше точки замерзания кислорода остаточным вращением Хёндай +4904/-56, являются их взору. Уровень интенсификации изображения огромен – невооруженный человеческий глаз не увидел бы ничего, кроме черноты. Над краем гигантской планеты возвышается маленький бледный диск: Каллид, самая большая луна коричневого карлика, или вторая по размеру планета – бесплодная скала, чуть больше, чем Меркурий. Экран приближается к луне, проносящейся над ландшафтом, изрытым кратерами и укутанным пылью ледяных вулканов. Наконец прямо над далеким горизонтом что-то бирюзовое мерцает и вращается на фоне холодной тьмы.

– Вот он, – шепчет Эмбер, и в ее животе порхают бабочки, а все ужасные образы, вырисовывающие их возможную незавидную судьбу вблизи роутера, исчезают, как тени в полдень. – Вот он! – Окрыленная, она встает на ноги, желая разделить этот момент с теми, кого знает и ценит. – Проснись, Садек! Кто-нибудь, тащите сюда эту проклятую кошку! А где же Пьер? Он должен это увидеть!

За пределами замка правят ночь и разгул. Толпа – пьяная и шумная в предчувствии Варфоломеевской резни. В вышине цветут фейерверки, в открытые окна влетает теплый ветерок, благоухающий вареным мясом, древесным дымом, разверстой выгребной ямой. Тем временем герой-любовник крадется вверх по плотно закрученной каменной лестнице в почти полной темноте. Он пьян, на дорогой льняной рубашке видны пятна пота и жира. Он останавливается у третьего окна, чтобы подышать свежим воздухом и провести обеими руками по своей гриве длинных, нечесаных и грязных волос. «Зачем я это делаю?» – удивляется он. Это так не похоже на него, эта возня вокруг да около…

Он продолжает подниматься по спирали. Наверху, в вестибюле, освещенном фонарем, свисающим на цепи с крюка, зияет дубовая дверь. Он отваживается ступить в будуар, отделанный почерневшими от времени дубовыми панелями. Шаг за порог наносит еще один удар по предварительной договоренности. Что-то другое, помимо его собственной воли, направляет его ноги, и он чувствует незнакомую пульсацию в груди, предвкушение и тепло, расслабленность там, внизу, и все эти чувства срываются на крик: где же ты?

– Сюда. – Он видит, что она ждет его в дверях. Она раздета, на ней – многослойные нижние юбки и жесткий корсет, от коего верхушки ее грудей раздуваются, как блестящие купола. Ее узкие рукава наполовину распущены, волосы растрепаны. Он полон ее алчных взоров, ее хватки, удерживающей его спину прямо, ее привкуса во рту. Она – магнит для его реальности, невероятно притягательная, столь напряженная, что вот-вот взорвется.

– Работает? – спрашивает она.

– Да. – Он чувствует, как перехватывает дыхание, как переполняют противоречивые чувства нереальности происходящего и страсти; он идет к ней. Они экспериментировали с полами и раньше, всячески обыгрывая экстремальный диморфизм исторической эпохи, но так еще никогда не делали. Он приоткрывает губы, целует ее, чувствуя тепло своего языка меж ее губ, силу своих рук, смыкающихся на ее талии. Она прижимается к нему теснее, ощущая его возбуждение.

– Так вот каково это – быть тобой, – говорит она с удивлением и интересом. Дверь в комнату приоткрыта, но терпеть дальше невозможно: перенаправленный в его тактильный сенсориум из ее физиологической модели поток ощущений захлестывает его. Она льнет к нему бедрами, тонет в его объятиях, давит на его возбужденное естество и низко постанывает. Когда его восприятия достигают чувства ее тела, он почти падает в обморок – будто растворяясь, он ощущает, как что-то твердое упирается в промежность, он превращается в текучую воду и уносится прочь. Каким-то образом он поднимает ее, обхватив за талию, – как перехватывает дыхание! – и несет, спотыкаясь, в спальню. Он бросает ее на туго набитый матрас, и она стонет громче.