Аччелерандо - Чарлз Стросс

– Давай! – требует она. – Давай сейчас же!

Каким-то образом он оказывается на ней сверху, чулки спускаются вокруг его лодыжек, юбки завязываются вокруг ее талии; она целует его, прижимаясь к нему бедрами и бормоча что-то настойчивое. Затем его сердце подкатывает к самому горлу, и возникает ощущение, что Вселенная заполняет его изнутри с такой силой, что и вдохнуть не выходит – горячая и мощная. Он так сильно хочет, чтобы она попала к нему внутрь, но в то же время ему страшно. Он чувствует молниеносное прикосновение своего языка к ее соскам, когда наклоняется ближе, чувствует себя незащищенным, испуганным и восторженным, когда входит в нее. Начиная растворяться в этой Вселенной, он кричит в уединении своей собственной головы:

Я не знал, что это ТАКОЕ чувство!..

А после она обращается к нему с ленивой улыбкой и спрашивает:

– Ну как?

Она, очевидно, предполагает, что если ей это понравилось, то и ему – тоже.

Но все, о чем он может думать, – ощущение того, как Вселенная вливается в него и как хорошо это ощущается. Все, что он слышит, – крики отца («Ты что, педик какой-то?»), все, что чувствует, – свою собственную внутреннюю грязь.

Привет из последней мегасекунды перед разрывом.

Солнечная система яростно мыслит на скорости 1033 MIPS – мысли пузырятся и кружатся в эквиваленте миллиона миллиардов неаугментированных человеческих умов. Кольца Сатурна светятся отработанным теплом. Сохранившие убеждения монахи Церкви Последних Дней соотносят фазовое пространство своего генома с информацией о своем происхождении в попытке воскресить предков. Над экватором Земли стройными листьями росянки раскрылись орбитальные лифты непрерывного цикла, несущие поток пассажиров и грузов на орбиту и обратно. Поверхность Меркурия подверглась нашествию маленьких ракообразных роботов – те валом прокатились по бесплодным скалам, выдавливая из себя черную слизь фотоэлектрических преобразователей солнечной энергии и серебряные нити электромагнитных катапульт. Светящееся облако промышленных наномов рисует дымку вокруг самой близкой к Солнцу планеты, медленно сжимающейся под натиском обильной солнечной энергии и решительных роботов-добытчиков.

Первоначальные воплощения Эмбер и ее придворных плавают на высокой орбите над Юпитером, возглавляя огромную сеть торговли пассивной материей, и рынок сей берет в оборот доступную массу внутренней системы Юпитера. Торговля реакционной массой идет оживленно, налажены поставки алмазно-вакуумных двухфазных структур для сборки и выгрузки в нижние слои Солнечной системы. Далеко внизу, над самыми облаками, несется сквозь бури заряженных частиц титаническая раскаленная добела дуга сверхпроводящего кабеля, оставляя за собой след возбужденной плазмы. В магнитосфере гиганта по низкой орбите она переводит кинетическую энергию в электрический ток и направляет его в фасетчатый глаз орбитальных лазеров, нацеленный в систему Хёндай +4904/-56. Пока лазеры функционируют, Эмбер может продолжать свою исследовательскую миссию, но Империя Кольца – часть постчеловеческой цивилизации, эволюционирующей в бурных глубинах Солнечной системы, чья главная задача – не отстать от сумасшедшего поезда вышедшей из-под контроля истории.

В стерильных океанах Титана обретает форму новая биология – сюрреалистические разновидности искусственной жизни, основанные на мультиадаптивной архитектуре. В ледяной дали за орбитой Плутона, конденсируясь из суперкриогенных бозонных газов, рождаются невозможные квантовые структуры и уходят вглубь, к скоростному умному ядру, сформованные так, чтобы ничто не нарушило их квантовые грезы.

Там, в жарких глубинах, все еще живут люди, но их уже трудно узнать. Судьба человечества до двадцать первого века была отвратительной, жестокой и короткой. Хроническое недоедание, недостаток образования и эндемические заболевания привели к тому, что умственные способности людей были искалечены, а тела – сломаны. Теперь большинство людей – существа многозадачные. Их плотские мозги укреплены в ядрах распределенных личностей, и большая часть мыслей витает не в биотелах, а на структурах виртуальной реальности, далеких от их тел в физическом мире. Незыблемое становится переменным, и по миру несутся войны, революции и их изощренные аналоги последних дней. Большинству людей принять смерть глупости оказалось даже сложнее, чем смерть смертности. Некоторые заморозили себя, чтобы переждать бурные времена, надеясь, что в будущем, неопределенном и постчеловеческом, они очнутся. Многие другие переписали ядро своей личности, чтобы научиться справляться со все быстрее изменяющимися требованиями реальности. Среди обитающих здесь существ можно найти таких, которых в прошлом веке никто не счел бы за людей – продукты скрещивания людей и корпораций, несколько видов зомби, дегуманизированных собственной оптимизацией, ангелы и черти пространства мысли, финансовые инструменты, наделенные хитроумным самосознанием. Даже популярная фантастика в эти дни самоуничтожилась.

Ничто из этого, за исключением самой незначительной сводки новостей, не доходит до «Странствующего Цирка»: старвисп Эмбер – реликт, оставшийся в стороне от громкой поступи ускоряющегося прогресса. Но на борту «Странствующего Цирка» произойдут наиважнейшие события, оставшиеся в «человеческой» части светового конуса истории.

– Поздоровайся с медузой, Борис.

Борис, на этот раз в человеческом обличье, свирепо смотрит на Пьера и сжимает кувшин обеими руками. Содержимое кувшина лениво крутит своими щупальцами: одно из них почти вываливается из раствора, выбивая из него насаженную на кол коктейльную вишенку.

– Достанется тебе за это, – грозит Борис. Мглистый эфир вокруг его головы плюется демоническими образами мести.

Сю Ань пристально смотрит на Пьера, следящего, как Борис подносит кувшин к губам и начинает пить. Детеныш медузы – маленький, бледно-голубой, с кубовидными колокольчиками и четырьмя пучками щупалец, свисающих из каждого угла, – легко скользит вниз. Борис на мгновение вздрагивает, когда нематоцисты впиваются ему в рот, но через мгновение медуза соскальзывает вниз, и тем временем его биофизическая модель фиксирует степень повреждения его разорванной стрекательными клетками ротоглотки.

– Уф, – говорит он, делая еще один глоток «маргариты» из морской осы [89]. – Никогда не пытайтесь повторить это дома, дети.

– Ну-ка. – Пьер протягивает руку. – Я повторю.

– Придумай свой чертов стиль, – усмехается Борис, но отпускает кувшин и передает Пьеру. Пьер отпивает. Коктейль из медузы напоминает ему фруктово-желейные напитки жарким гонконгским летом.

Жжение в нёбе – острое, но оно быстро стихло, немного оставшись только там, где алкоголь омыл легкие ожоги от щупалец, – вот и все, что эта модель вселенной позволяет медузе-убийце сделать с людьми.

– Неплохо, – говорит Пьер, промокая подбородок. Он толкает кувшин через стол к Сю Ань. – А это что за чучело Масленицы? – Он показывает большим пальцем за спину, на стол, втиснутый в угол напротив медной стойки бара.