Когда я была принцессой, или Четырнадцатилетняя война за детей - Жаклин Паскарль

Даже сейчас я говорю Верити о том, что она – чудо, посланное Богом, один из величайших даров жизни. С самых первых дней я шептала ей на ушко, укрывая одеялом на ночь:

– Мама решила вырастить тебя в своем животике. Я люблю тебя так сильно, как дует ветер, который колышет листья деревьев во всем мире. Люблю всем сердцем и душой, и всегда буду любить, что бы ни случилось.

А позже, когда она познакомилась с мужчиной, который стал ей настоящим отцом, мы добавили и его к нашим ежевечерним благословениям:

– И папа сам решил стать твоим папой, что делает тебя еще более драгоценной. А он любит тебя до Луны и обратно десять миллионов раз!

Дело в том, что Верити не родная дочь моего мужа, Билла, но он для нее настоящий отец, как она – его дочь в полном смысле этого слова. Он менял ей подгузники с тех пор, как ей было всего несколько месяцев от роду, баюкал ее, когда она температурила и капризничала после прививок. Он носил ее всюду в детском рюкзачке и гордо расправлял плечи, когда люди делали комплименты ее красоте. Я даже подозреваю, что он влюбился в Верити задолго до того, как его дружба со мной переросла в любовь.

Когда Верити исполнилось одиннадцать месяцев и пару недель от роду, всего за восемь дней до нашей свадьбы, нам сказали, что девочка, возможно, больна лейкемией, и Билл держал на руках ее вырывающееся тельце, пока доктора искали вену, чтобы взять кровь на анализ. По его лицу струились слезы. Он был рядом и в плохие, и в хорошие времена, и когда ее рвало по ночам, и когда она с гордостью делала первые шаги и успехи. Поэтому во всех отношениях, по всем критериям, которыми ребенок измеряет свою безопасность и строит самооценку, Билл – отец Верити.

Мне трудно об этом писать, потому что я понимаю, какую обильную пищу даю для сплетен и досужих домыслов. Но делаю я это по одной-единственной причине: я знаю о том, что некоторые средства массовой информации находят эту часть моей личной жизни интересной. Наша Верити все еще очень мала, и я надеюсь, что вы, читающие эти строки, позволите нам самим найти время и способ поговорить с дочерью на эту важную и глубоко личную тему и не станете превращать мои слова в сплетни или материал для таблоидов, что, конечно же, осложнит всю ее оставшуюся жизнь.

Во время зачатия Верити я состояла в отношениях, которые считала серьезными и длительными. Мы с биологическим отцом Верити планировали после ее рождения поселиться в Вашингтоне. Я перекроила всю свою жизнь, чтобы быть рядом с ним. Я сделала это потому, что он меня об этом попросил, но потом, на восьми с половиной месяцах беременности, он решил пересмотреть суть наших отношений.

Он объявил, что заново оценил наше будущее и теперь выбор был за мной: я должна была либо отдать ребенка на усыновление сразу после родов, либо согласиться на разрыв.

Мне было сложно, но я выбрала последнее и никогда не жалела о своем решении. Я глубоко и искренне любила отца Верити, без тени сомнений и с верой в то, что у него доброе сердце и грубое понимание моего прошлого. Я любила его, и мои самые осторожные друзья поддерживали во мне это чувство. И все они до сих пор пребывают в недоумении и шоке из-за того, как закончились эти отношения.

Когда я спросила его, зачем он вообще их начал, он перед друзьями сказал, что воспринимал меня как вызов себе и считал меня интригующей. А потом он навсегда ушел из моей жизни. С тех пор я его не видела, он ни разу не просил о возможности встретиться с Верити.

Это один из самых болезненных и унизительных эпизодов моей жизни, и я приложила огромные усилия для того, чтобы снова подняться на ноги и продолжить свой путь.

Но в тот теплый мартовский вечер я погрузилась в сон рядом с новорожденной Верити, устроившейся на сгибе моей руки. Тогда мне хотелось лишь одного: чтобы у нее была чудесная, полная жизнь и чтобы в один прекрасный день она познакомилась со своими старшими братом и сестрой.

Короткий сон на удобной кровати в отеле после душа и датского пирожного означал, что Билл запаздывает. Поэтому он не успевал в ресторан на верхнем этаже Всемирного торгового центра.

Он позвонил мне, когда в Австралии была ночь.

– Это, наверное, один из туристических самолетов, я тут их много над городом видел. – Не успели эти слова сорваться с его языка, как оператор поймал в объектив второй самолет, на этот раз реактивный, врезающийся во второе здание. Изображение пошло в эфир, пересекая сразу две временн́ые зоны.

Башни Близнецы пали, Пентагон горел.

Мы остались на линии. Я спросила Билла, во что он был одет. Я превратилась в работника команды по оказанию помощи в зоне конфликта.

– Отправляйся в Австралийское консульство и зарегистрируйся. В случае необходимости они помогут тебе эвакуироваться. По дороге сними как можно больше наличных со своего счета в банкомате, потому что скоро они могут отключиться. Купи несколько бутылок минеральной воды, – продолжала напутствовать его я. Что же будет дальше?

Потрясенный и обеспокоенный, Билл последовал моим указаниям и пошел пешком в центр города. Мимо него текли людские реки, они направлялись в противоположную сторону. Жители Нью-Йорка, покрытые пеплом, пылью и грязью, мертвенно-бледные от шока, двигались подобно мигрирующему стаду. Небо за ними темнело, а воздух заполнялся едким запахом гари.

Позже он сумел добраться до своего отеля, набрал мой номер в Австралии, и на этот раз я ответила, держа Верити на руках.

– Когда я вернусь, если я вернусь, мы с тобой поженимся, – заявил он, а я не стала возражать.

Девятого марта 2002 года перед собравшимися со всего мира друзьями мы с Биллом поженились. Это было днем, в прекрасном парке, в украшенной шифоном ротонде, под музыку уличного квартета. Верити, Билл и я станцевали наш первый семейный танец под мелодию Ван Моррисона «Такой, как ты». Учитывая смысл слов этой песни, я не могла не улыбаться при мысли о том, что выхожу замуж за «мальчика по соседству».

Мы решили устроить именно такую свадьбу, как хотелось нам обоим. В качестве особой любезности священник, проводивший церемонию прощания с бабушкой и крещение Верити, архиепископ Филипп Ньюман, согласился обвенчать нас в саду, а не в церкви. Церемония была исключительно личной и смешной. Теплое чувство юмора Билла – одна из самых чудесных черт его характера.

На мне было платье с лифом без бретелек, бледно-розового цвета, из «атласа герцогини». В мои волосы были вплетены свежие гардении, а в руках я держала бледно-розовые розы от Дэвида Остина. Верити, наш цветок, была великолепна в детском платье того же оттенка и атласных туфельках. Всего за четыре дня до этого события с нее был снят диагноз лейкемия, и у нас появился настоящий повод все отпраздновать. Прием тоже проходил в парке и был довольно свободным и нецеремониальным мероприятием с обильным угощением на постоянно обновляющихся подносах. Наши замечательные друзья Джейн Аллен и Джейсон Маклин провели в парке все утро, присматривая за тем, как украшали ротонду белым шифоном и букетами роз. Когда стало темнеть, зажглись сотни свечей, чтобы осветить тропинки. Это была заслуга наших трудолюбивых друзей, Доун и Мартина Бредли. Я кормила Верити грудью под деревом и наблюдала за тем, как наши родные и друзья танцуют под ритмы сальсы. Для дорогих родителей Билла, Антона и Элизабет, мы смешали латиноамериканские ритмы с греческой музыкой, что превратило танец гостей в любопытную версию сиртаки Зорбы: юбки, галстуки и ноги взмывали вверх в радостной сутолоке. Бабушки подхватывали под руки роскошных молодых красавцев, радостные крики время от времени перемежались восклицаниями «опа!», и круг танцующих продолжал вращаться под лунным светом. Это действо напоминало нечто среднее между кадрами из фильмов «Моя большая греческая свадьба» и «Босиком в парке». Я размышляла о том, что подумали бы Аддин и Шахира об этом дне и о феерическом соединении людей и музыки. Мне очень хотелось поделиться с ними этим счастьем, тогда бы этот день стал бы просто идеальным.