Когда я была принцессой, или Четырнадцатилетняя война за детей - Жаклин Паскарль

Мне по секрету говорили, что я похожа на тебя и что волосы у меня такого же, как у тебя, цвета. Я правда похожа на тебя? Очень на это надеюсь!!

Гибкая девочка-подросток с глазами оленя, сияя красотой юности, смотрела на меня с экрана. В ее лице я угадывала и свои черты, но Шах была самой собой и не нуждалась в сравнении со своей восторженной матерью. К письму была приложена фотография Аддина, которую она сделала со спины. Да, у него все еще была светлая прядь на затылке, та самая, с которой он родился.

И тут меня снова ждало удивление: достигнув двадцатилетнего возраста, мой сын стал походить на моего отца. Исчезли длинные нескладные ноги и руки, и из неуклюжего мальчика вырос крепкий молодой человек, красивый и какой-то серьезный, взрослый, что ли. И у него была борода!

Это было лучше, чем я смела надеяться! Теперь, даже если контакт прервется, у меня останутся фотографии детей! Сейчас я знаю, как выглядят мои ненаглядные Аддин и Шахира, и, судя по всему, они оба выше меня!

Шахира писала, что Аддин передавал мне привет, но он немного стеснителен, однако обещал вскоре написать. Может ли она получить мой номер телефона, чтобы позвонить, когда появится такая возможность?

«Конечно», – написала я в ответ, с любовью и удивлением. Я как можно аккуратнее рассказала Шахире о существовании Верити и моем браке с Биллом. Далее я добавила новости о людях, которых они могли еще помнить, и еще всякие милые сердцу мелочи, которые, как я надеялась, смогут избавить ее от неловкости в наших отношениях.

Осталось обсудить одну немаловажную деталь.

«Знает ли ваш отец о том, что ты связалась со мной?» – напечатала я. В глубине души я в этом сомневалась, но инстинктивно боялась его реакции на это известие.

В тот момент и в течение всего того дня я позволила себе роскошь: ощутила себя матерью двоих взрослых детей и одной малышки. Я радостно обняла Верити и прижимала ее к себе до тех пор, пока она не закряхтела и не вырвалась из моих рук.

Что за удивительный день! Всего несколько минут изменили мою жизнь. После всех этих лет я наконец получила реальное представление о том, какими стали мои похищенные дети.

– Мамочка! – произнес женский голос сквозь треск телефонной линии. – Здравствуй, мамочка, это я, твоя Шах! – Ее голос звучал напевно и немного вопросительно.

– Шах? О боже, Шах! Это правда ты? У тебя такой взрослый голос, милая! – Это все, что мне удалось сказать, перед тем как меня бросило в слезы. Дальше я могла только всхлипывать.

– Мамочка, не плачь, все хорошо, – успокаивала меня Шахира.

В моей голове тут же возникли мириады сложных и противоречащих друг другу мыслей. Я расстроилась из-за того, что не узнала голос дочери, и ощущала облегчение оттого, что исполняется моя мечта, и панику, потому что не знала, о чем говорить с этой незнакомой мне женщиной.

Не нужно было мне волноваться. После того как мне удалось успокоиться, мы просто стали разговаривать. Да, сначала разговор был неуклюжим, но это все равно было чудесно. Я поняла, что этот первый звонок требовал от нас искренности и всей легкости, на которую я была способна спустя одиннадцать лет шесть месяцев и пятнадцать дней с момента нашего расставания с дочерью. «Запросто», – говорило что-то внутри меня. Черт побери!

Шах была замечательной, умной и в то же время наивной, проницательной, смешливой и страдающей – все это слышалось в ее голосе. Одиннадцать лет разлуки со мной и отсутствие возможности самостоятельно принимать решения о своей судьбе сделали свое черное дело. В нашем разговоре была некая уязвимость и нерешительность, будто бы нам обеим нужно было примириться с реальностью.

Умом я понимала, что со времени их похищения я прожила целую жизнь, как и Шахира. Я больше не была для нее авторитетом. Давно прошли те времена, когда ей было шесть лет, а я была для нее самым важным человеком. Я должна была помнить об этом все время, пока мы разговаривали, плакали и снова разговаривали.

Я пыталась говорить спокойно, но потерпела фиаско. Однако, должно быть, что-то я все же сделала правильно, потому что наши отношения, робкие поначалу, стали развиваться. В тот день мы обе сделали шаг вперед и рискнули занять место в жизнях друг друга. Шахира всегда жила в моем сердце, со дня ее рождения. Но мне приходилось все время напоминать себе, что для нее я могу быть лишь тайной отдушиной, занимающей только крохотную часть ее мыслей.

Годами я тешила себя надеждой о том, что мои дети вырастут и приедут повидаться со мной, но я не ожидала, что они предпримут какие-либо шаги раньше двадцатисемилетнего возраста. Я подсчитала время, которое уйдет на получение образования, потом добавила годы, необходимые им для того, чтобы утвердиться в карьере или в браке, найти свое место в жизни и освободиться от подавляющего влияния отца и королевской семьи Тренгану. Да, двадцать семь лет казались мне вполне реальным возрастом для начала самостоятельной жизни.

Теперь мне стало ясно, что я недопонимала возможностей Интернета и вдвойне недооценила силу воли и сообразительность моей дочери. Девочка явно пошла в свою мать, став источником головных болей для отца и мачех, которых он приставил к моим детям. Признаюсь, узнав об этом, я испытала определенное чувство удовлетворения.

Новейшие технологии подарили миру ранее неизвестное измерение! Нас разлучили с детьми и исключили из жизней друг друга, подвергая строгой цензуре. Но Шах немного «погуглила» и разыскала меня сама. Она узнала о моей работе в благотворительных фондах и всем остальном. И теперь благодаря свободе, подаренной оплаченным заранее мобильным телефоном и которую невозможно отследить третьим лицам, перед нами открывались новые перспективы.

Больше всего я беспокоилась о секретности и безопасности наших отношений. Какое счастье! Но я была вынуждена хранить молчание, хранить тайну от окружающего мира. Шахире еще было далеко до возраста, который в Малайзии считался совершеннолетием. Там молодой человек становится взрослым, достигнув двадцати одного года, и даже тогда член мусульманского королевского семейства серьезно ограничен в выборе. Аддин тоже не был взрослым с точки зрения закона. Одному Богу известно, что мог сделать отец, если до него дойдут слухи о нашем контакте. Во время разговора с Шахирой я поняла, что Бахрин действительно был способен впасть в ярость, узнай он об этом. Я очень боялась того, что Шахиру выдадут замуж против ее воли, и тогда она утонет в омуте королевской жизни.

После первого разговора с Шахирой я составила список друзей, кому могла доверить эту новость. Дело было не в том, что круг моих близких был так широк. Нет, просто любой из моих знакомых, узнав об этой прекрасной новости, мог позволить ей просочиться на сторону, и в результате информация могла попасть в прессу. И все это не по злому умыслу, а от радости.

Сью Макартур была первым номером в моем списке. Она – крестная мать Шахиры. Мне было очень жаль Роба, мужа Сью, крестного отца Шахиры и Аддина, который скончался во время войны в Косово. Я не смогла присутствовать на его похоронах. Сью знала Шахиру со дня ее рождения и любила ее и Аддина преданно и беззаветно. Когда я поделилась с ней своими новостями, она разрыдалась, но следом за этим заявила: «Тебе нельзя об этом никому говорить. Это слишком опасно для Шахиры».