Анна Павлова. Десять лет из жизни звезды русского балета - Харкурт Альджеранов

Мне было жаль покидать Индию, но наступила пора отправляться в Рангун. Пока мы там находились, я после наших спектаклей всегда, как только возникала возможность, ходил посмотреть представления пве. Они выступали очень поздно, и я не помню, чтобы когда-нибудь остался до конца, но никогда не уходил раньше двух часов ночи. В конце нашего сезона в честь Павловой было организовано специальное представление бирманских танцев, оно состоялось в воскресенье вечером, после нашего утренника. Мне особенно понравился танец четырех девочек, фехтующих увитыми цветами копьями. Танец этих маленьких созданий был столь восхитительным и столь экзотичным, что едва верилось в их реальность. В конце представления один из мужчин вышел вперед, бросил на сцену груду битого стекла и прыгнул на него босыми ногами. Танцовщики нашей труппы вскрикнули, никто из нас ни в малой степени не беспокоился за судьбу бирманского исполнителя, мы не сомневались, что с его ногами все будет в порядке, но многим из нас придется на следующий день танцевать на этой сцене с босыми ногами без какой-либо физической или метафизической защиты, которой пользовался он! Потом мы с ними встретились. Некоторые из них были в Уэмбли и чрезвычайно гордились выданными им там аттестатами. Особое внимание привлекала одна маленькая девочка, столь утонченная, что невольно казалось, будто она вот-вот выпустит крылышки из своего отделанного кружевом жакетика. Павлова заговорила с сопровождавшей ее женщиной:

– Сколько ей лет?

– Девять, мадам.

– А в каком возрасте начала заниматься?

– Начала заниматься с трех лет.

– Ах, какая жалость, я начала слишком поздно, – с грустью заметила Павлова.

Во время этой поездки я намеревался посетить пагоду Шве Дагон и рассказал о своем желании друзьям в Индии.

– Что бы ты ни делал, намажь подошвы йодом, – посоветовали они. – Со всеми этими прокаженными и нищими невозможно уберечься.

Я добросовестно расписал свои подошвы, которые и без того были окрашены в красный цвет для «Абхинайя нритья» (я исполнял ее в качестве дивертисмента). Когда я входил в храм и снимал обувь, все с изумлением смотрели на европейца с раскрашенными ногами. На меня произвела огромное впечатление атмосфера святого места: священники в шафрановых рясах, казалось, не шли, а скользили, а стоящие группами они выглядели как фигуры с античных фресок. Январское солнце нагревало мраморные полы, выложенные мозаикой, и было чрезвычайно приятно идти босыми ногами по их теплой полированной поверхности. Самое трогательное впечатление осталось у меня от блаженного выражения лица дикого жителя гор, когда он курил фимиам перед статуей Будды.

Следующим этапом нашего турне стал Пинанг, который я всегда вспоминал как красивейший город после того, как мы заехали туда на несколько часов во время нашего первого восточного турне. И я нисколько не разочаровался, когда мы остановились там на день-другой. Припоминаю, как отправился осмотреть прекрасный китайский храм на холмах вместе с Рут Френч и ее матерью, которую мы любовно называли «мадам Лотти». Мы продолжили наше турне, отправившись в Ипох и Куала-Лумпур, выехав из Пинанга ночью. Ехать нам пришлось сидя. Ночью поезд остановился; все мы время от времени засыпали, как обычно спят во время ночного путешествия. Никогда не видел я столь черной ночи, не было видно ни одной звезды; ритмичное гудение насекомых, казалось, подчеркивало тишину ночи. Затем я услышал пение птицы, заставившее меня выпрямиться.

– Послушайте! – позвал я остальных. – Это же жар-птица!

Ритм и тональные интервалы этого пения в точности совпадали с темой балетной музыки. Нас охватило любопытство, было ли это простым совпадением, или эта птица вдохновила Стравинского на создание музыки. Темные, изобилующие какими-то животными джунгли, безусловно, являлись подходящим местом для замка Кощея.

Однажды вечером в Куала-Лумпур какие-то незнакомцы проникли за кулисы с фотоаппаратом. Павлова танцевала «Рондино» и вдруг увидела нацеленный на себя фотоаппарат. Она тотчас же покинула сцену, ибо в те дни фотографии во время действия позволялось делать только под строжайшим наблюдением. Затем Павлова выставила непрошеных гостей.

– С прискорбием должна заметить, но беда вашей страны в том, что здесь слишком много виски с содовой, – холодно заметила она.

Ее упрек прозвучал чрезвычайно резко, возможно, благодаря ее ломаному английскому языку, сделавшему его еще более резким и выразительным. Очень жаль, что теперь, когда улучшенные фотоаппараты могут делать более качественные фотографии, ухудшился отбор фотографий. Плачевно видеть, какие фотографии появляются в прессе в наши дни, когда любая публичность, даже плохая, считается лучше, чем никакой публичности, таким образом принижаются стандарты искусства. Как говорила сама Павлова:

– Они не понимают искусства балета, делают фотографии в середине па, и тогда какой-нибудь человек, только что начавший учиться, может сказать: «Какая неправильная позиция!»

В это время в Сингапуре было очень жарко. Мы танцевали в театре «Виктория», который был намного удобнее, чем «Консерт-Холл», где мы танцевали во время нашего прошлого турне. Радостное настроение этого сезона было омрачено тем, что одна из девушек стала жертвой сплетни. Один из пассажиров корабля пренебрежительно отзывался Павловой о поведении девушки. Об этом сказали девушке, добавив, что Павлова хочет поговорить с ней на эту тему. Девушка, которая была абсолютно невинна, так расстроилась, что отказалась пойти к мадам; она была освобождена от участия в спектакле, и, наконец, ей заплатили и отправили обратно в Англию. Это было ужасное недоразумение, так как всем, включая Павлову, эта девушка очень нравилась. Некоторые из нас подозревали какую-то интригу. Из-за чего бы все это ни произошло, нам очень хотелось вырвать злой язык, положивший начало сплетне. Позже девушка возбудила дело против труппы и выиграла его.

Во время этого сезона возобновили grand pas из «Пахиты» и включили в программу. Некоторые утверждали, будто его возобновили, когда было слишком жарко репетировать, чтобы наказать нас за наше поведение в тот период, когда Смирнова пыталась обучить нас ему в Буэнос-Айресе.

Я хотел разузнать побольше о малайском танце, но не мог найти информации. Некоторые люди обращались к Обри Хитчинзу с просьбой давать им уроки, а он отсылал их ко мне. Благодаря этому я обнаружил «Новый мир», своего рода луна-парк со множеством разнообразных театров. Яванский театр с его белолицыми клоунами-помощниками (говорят, корни их театрального искусства восходят к индуистской цивилизации Явы) и китайский театр. Никогда прежде не видел я китайского театра. Просцениум был довольно невыразительным, там висели какие-то иллюстрированные объявления по поводу водопровода! Игра актеров не произвела на меня большого впечатления, но в памяти навсегда сохранилось живое и трепетное воспоминание о музыканте, игравшем на кимвале. Как он ударял по этим медным дискам, вкладывая в свои удары все сердце и душу! Не только каждый звук эхом отдается в моих ушах, но и движения игрока, когда он отдает энергию всю до последней капли выполнению своей задачи. Среди городских магазинов я обнаружил китайский с татами на полу, где продавались изысканные материи, оби и кимоно – подлинные вещи, а не дешевый хлам, произведенный на экспорт. Я купил прекрасный оби из серого крепового шелка, его бант был украшен крошечными белыми квадратиками. Он был чрезвычайно длинным и сшит по моде 1929 года, а моя мать была маленького роста, и он превратился в платье для нее, когда я привез его в Англию.