Вторая жена - Анджела Арни

— Я нагрубил маме, — сказал он Лерою.

— Старик! — Лерой замотал головой так, что его косички вихрем закружились вокруг вязаной шапочки. — Так нельзя. Мать — это женщина, которую нужно лелеять. Да, сэр, лелеять!

— Только не мою, — сказал Филип. Он снова вздохнул, чиркнул каблуком по парапету, лениво проследил за струйкой осыпавшегося старого цемента, а потом сгреб его ногой в кучку. — Видишь ли… — начал он.

— Что, старик?

— Иногда, — очень медленно сказал Филип, — я думаю, что мачеха нравится мне больше, чем настоящая мать. По-твоему, это плохо?

Лерой хрипло расхохотался.

— Ах вот оно что! Значит, у тебя есть женщина, которую можно лелеять. Мать, мачеха, какая разница? Лишь бы она тебе нравилась и была к тебе добра. Это главное. Филип сгорбился и задумчиво посмотрел на Лероя.

— Почему не все такие, как ты? — спросил он. — Ты всегда счастлив. И ни о чем не тревожишься.

На дорожке показался Питер, подошел к ним и стал ждать, когда Лерой подвинется и освободит ему место. Лерой нагнулся и торжественно погрозил им пальцем.

— Старик, дело в том, что они не знают секрета.

— Какого секрета? — спросил Питер.

— Секрета жизни, старик, — ответил Лерой и взял щепотку мелко нарезанного табака. — Секрета жизни.

— Какого секрета? — спросил Филип.

— Не брать в голову. Принимать все так, как оно есть, и пользоваться этим. И тогда жизнь не обманет твоих надежд.

Разочарованный Питер посмотрел на Филипа. Он надеялся услышать настоящее откровение, которым можно было бы воспользоваться на практике.

— Это значит, что ты ни к чему не стремишься, — сказал он.

— Стремишься! — Лерой снова хрипло засмеялся и зажег самокрутку. Мальчики подождали, пока он не затянулся и не выдохнул дым. — Старик, — наконец сказал он, — тот, кто к чему-то стремится, наживает язву. У меня нет никаких стремлений, и я совершенно здоров. Никогда в жизни не обращался к врачу. И никогда не обращусь. Я люблю всех, и все любят меня.

Питер сомневался, что все так просто. У него были стремления, и он был уверен, что станет счастливым, когда добьется своей цели. Филип тоже слегка сомневался в правоте Лероя.

— Лерой, едва ли жизнь так проста, — сказал он.

— Для меня она проста, — улыбнулся Лерой.

— Лерой! — окликнула его стоявшая на пороге Венеция. — Не забудь выкатить на улицу мой мусорный ящик. Сегодня за ним приедут. — Лерой спрыгнул с парапета, повернулся к Венеции, поклонился ей и прикоснулся к своим длинным черным волосам, заплетенным в косички, отдавая ей насмешливый салют.

— Леди Англия, — спросил он, — разве я когда-нибудь забывал про ваш ящик?

— Да. На прошлой неделе. Пришла Вероника и сделала это за тебя.

Лерой бесстыдно хихикнул и толкнул Филипа локтем в бок.

— Она говорит правду. Но на прошлой неделе я был пьян. А когда я пьян, то забываю обо всем. Сегодня я трезв, так что схожу за ящиком.

Он перешагнул через стену, окружавшую участок Венеции, и пошел к хозяйке. Филип и Питер последовали за ним.

— Они останутся ужинать, — устало сказала Венеция, когда Лерой поравнялся с ней.

Куда девалась моя гордость и независимость? — подумала она. Почему в последнее время все требует от меня таких усилий? Что бы я делала, если бы не Лерой и его подруга Вероника? Даже Портобелло-роуд и киоск Айрин потеряли для нее свою прежнюю притягательность. На этой неделе она не пошла туда, осталась в кресле и ничего не делала. Ровным счетом ничего. Венеция смотрела на двух мальчиков, шедших за Лероем к заднему двору и проклятому ящику на колесиках. Я люблю их, думала она, но не хочу, чтобы меня тревожили. Смешно. Пишу им письма каждую неделю, переживаю из-за того, что редко их вижу, а когда они здесь, чувствую себя настолько усталой, что не в состоянии ударить для них палец о палец.

— Леди, вы устали? — спросил Лерой, кативший ящик к палисаднику. Он на мгновение остановился и обнял длинной рукой ее сутулые плечи.

— Да, — призналась Венеция. — О Господи, я не знаю, что им приготовить на ужин.

Лерой улыбнулся от уха до уха и тут же ответил:

— Нет проблем, леди. Состряпайте им мое любимое блюдо.

— Какое? — К Венеции присоединилась Хилари. Она всегда слегка побаивалась Лероя, его ярких шерстяных шапочек, черных косичек и странных ужимок. Но в момент прозрения, которое иногда бывает у подростков, она внезапно поняла, что Венеция зависит от Лероя куда сильнее, чем хочет признать. Кроме того, она поняла, что Лерой искренне любит старуху, которую насмешливо называет леди Англией.

— Оно называется джамбалайя из сосисок, старушка, — сказал Лерой, улыбаясь девочке.

— Понятия не имею, что это такое, — проворчала Венеция. — Это для меня слишком сложно.

— Мы справимся, — сказал Филип. — Я люблю готовить что-нибудь новенькое.

— Когда Филип закончит школу, он станет поваром, — сказала Хилари Венеции.

— Может быть. Но у меня нет сосисок для блюда, о котором говорит Лерой.

Венеция посмотрела на застывших в ожидании детей и на мгновение ощутила печаль. Она хотела, чтобы правнуки были здесь, и в то же время не хотела этого. Детям не хватает любви, но она ничего не может с этим поделать. Она слишком слаба. И вдруг несмотря на слабость в ней вскипел гнев. Гнев на старость, которая сделала ее ни на что не годной, и на жизнь вообще. Ни минуты покоя, вечная борьба и, если не считать собственного детства, которое тоже было не слишком приятным, всегдашние дети. Сначала дочь, потом внучка, а теперь правнуки. Все дети чего-то требуют, а ей больше нечего им дать. За долгие годы Венеция совершенно высохла, и теперь от нее осталась одна пустая раковина. Сегодня ей хотелось только одного: сидеть неподвижно и отдыхать.

Голос Лероя вернул ее к действительности. Она стояла в узком дверном проеме.

— Не бойтесь, леди, — сказал он.

— Я ничего не боюсь. Но у меня есть только то, что мне нужно. Печеные бобы, помидоры, хлеб и сыр. Мне много не нужно. И у меня наверняка нет того, что нужно для…

— Джамбалайи? — подсказал Лерой.

— Мы сходим в магазин, — сказал Филип, беря на себя инициативу. Он вынул из кармана бумажку в двадцать фунтов. — Мама дала мне это на еду. — Мальчик помахал купюрой перед носом Лероя. — Этого хватит?

Лерой так и подпрыгнул от радости.

— Я схожу с тобой в минимаркет мистера Пателя. У него есть все необходимое. А потом мы вернемся и приготовим лучшую джамбалайю по эту сторону Атлантики. Фирменное блюдо Лероя! — В подтверждение своих слов он взмахнул шерстяной шапочкой.

Венеция сидела в кресле у окна и смотрела вслед процессии, шедшей по улице. Три светлые головы рядом с радужной шапочкой Лероя. Они шли мимо домиков старожилов с висячими корзинами и стоявшими у входных дверей деревянными корытами с тщательно выращиваемыми красными и голубыми цветами. Мимо домов, принадлежавших семьям из Вест-Индии и Азии, которые было легко отличить по ярко раскрашенным дверям и окнам, в основном розовым и желтым. Остальные дома принадлежали таким же старикам, как она сама. Большинство этих домов нуждалось в ремонте; краска на них облупилась, рамы покоробились, пропуская лондонские смог и пыль. По крайней мере, мои рамы не перекошены, думала она, глядя на свои окна. Конечно, не мешало бы их покрасить, но она не могла себе этого позволить. Она делала намеки Саманте перед Рождеством, но внучка дарила ей дорогие духи, которыми Венеция почти не пользовалась. Старуха вздохнула. Она предпочла бы получить банку краски с маляром в придачу. Но надеяться на внимание Саманты не приходилось. Та никогда не обращала внимания на потребности других; для нее существуют только собственные нужды. Это моя вина, подумала Венеция. Я заставляла ее думать о материальном — деньгах, карьере. А когда Саманта вышла замуж, я не поощряла ее усилий стать хорошей женой и матерью. Впрочем, сначала она очень старалась. Нужно было учить ее любить мужа и детей и получать от этого удовлетворение. Учить, что главное в жизни — люди, а не вещи. Но я этого не делала. Я высмеивала ее усилия, потому что они не соответствовали моим идеалам. Я думала, она поймет, что именно я имела в виду, но она не поняла. Никогда не понимала и не поймет. Моя вина. В какой-то момент мы потеряли связь друг с другом и с того дня не могли найти общего языка.