Паразитарий - Юрий Азаров

— Мальчик, у тебя ушки белые. Разотри снегом, а то они отвалятся.

Я испугался: очень не хотелось, чтобы у меня отвалились ушки. Я тут же стал тереть снегом уши. И снова побежал искать маму. И снова мне повстречалась та же женщина. Она сказала:

— Мальчик, у тебя уши покрылись льдом. Ступай домой, иначе ушки у тебя отвалятся.

Я коснулся ушей, а они были покрыты ледовой коркой, я стал отдирать корку, и мне стало невыносимо больно. Со слезами на глазах я побежал в котельную. У дверей стоял Прахов-старший в меховом пальто, а рядом с ним милиционер.

— Пустите, — сказал я. — У меня ушки отмерзли.

— А ну мотай, гаденыш, — сказал Прахов в шубе.

— Я тебе сейчас… — погрозил милиционер, и я побежал прочь. Я бежал и плакал. Один старичок меня остановил:

— Почему ты плачешь?

— У меня ушки отмерзли, — сказал я.

— Иди быстрее домой.

— У нас нет дома. И мамы моей не могу найти. — Слезы душили меня, и я не мог, как надо, произносить слова. Но дед что-то, должно быть, понял. Он сказал:

— За углом больничка. Ты туда бегом.

— Тетя, — сказал я женщине в белом халате. — У меня ушки отмерзли…

— Во дает! — заорала женщина, к которой я обратился.

— Чего он хочет? — спросила другая женщина тоже в белом халате.

— Обычная попрошайка! — ответила тетя. — А ну марш отсюда, ворюга чертов. Знаем мы вас…

Я еще сильнее заплакал и побежал к школе. Дверь была закрыта, потому что были каникулы, и я стал стучать. За дверью гремела музыка, учителя были красиво одеты, они танцевали вокруг елки.

— Чего тебе? — спросил один из них.

— Да это же Степка Сечкин. А ну марш домой! Нечего тебе здесь делать.

Я не уходил. Нестерпимо болели уши. И я повалился под двери: будь что будет. Вышел директор школы. Он орал:

— А ну довольно дурью мучиться, Сечкин. Сейчас же отправляйся домой, а то вызовем милицию.

Он захлопнул дверь. Но через несколько минут пришла уборщица. Она отвела меня в свою каморку. Долго возилась с моими ушами, а потом я, свернувшись калачиком, заснул.

Свернувшись калачиком, я уснул и увидел во сне бабушку Марию.

— Тебя же убили? — спросил я.

— Убили, сыночек, — ответила она. — Но я пришла потому, что сегодня первая суббота после твоего дня рождения. Сколько тебе лет сейчас?

— Тринадцатый пошел, — ответил я.

— Правильно. Раньше ты был мальчиком, а теперь стал мужчиной.

— У меня ушки отморозились.

— А ты все равно станешь мужчиной. Повторяй за мною молитву, которая всегда будет спасать тебя от всех бед и несчастий.

Я стал повторять:

— Боже мой и Бог моих отцов! В этот торжественный и священный день, которым отмечен мой переход от отрочества к юности и возмужанию, я смиренно поднимаю к Тебе глаза и заявляю искренно и чистосердечно, что отныне я буду соблюдать Твои заповеди, буду любить всех, как самого себя, не буду гордиться и превозносить себя, но буду чтить и помогать всем, кто слабее и беднее меня. Я буду нести ответственность за все мои действия по отношению к Тебе!

— Теперь ты взрослый, и тебе ничего не страшно.

— А Бог не обидится, что я с ним на "Ты"?

— С самыми близкими и с самыми родными мы всегда на "Ты".

— А что значит "нести ответственность за отношение к Богу"?

— Ты всегда должен думать о том, насколько все, что ты делаешь и говоришь, угодно Богу.

Я проснулся оттого, что бой бронзовых часов слишком громко проиграл веселый марш.

Проснувшись, я почувствовал, что все мое тело покрылось коркой льда. В комнате было темно. В окне отражалась лампочка, и казалось, что за нею кто-то стоит. Я погасил свет, но человек в белом не исчезал.

— Кто ты? — спросил я, и по телу прошел озноб.

— Какая разница? — ответил шепотом человек. Он снял головной убор, обнажив большой лысый череп. У него была черная борода и кривой нос. Согласно установленным догматам он был похож на Апостола Павла.

— Неужто и ты за мою казнь?

— Мы сильные, — сказал он, — и обязаны мужественно сносить немощи бессильных. Каждый из нас должен угождать ближнему, а не себе. Ты ропщешь и тем самым становишься хуже, чем есть. Всякая душа должна быть покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога. Противящийся власти противится Божьему установлению. Помни: начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь не бояться власти, делай добро и получишь похвалу от нее. Начальник есть Божий слуга, тебе на добро. А посему стремись повиноваться не только из страха наказания, но и по совести.

— С радостью? — съязвил я. — С радостью и с весельем я должен кинуться к Агенобарбову и сказать ему: "Как же я счастлив, что с меня сдерут шкуру! Нельзя ли, милый потомок Нерона, поскорее это свершить?!"

— Любовь не делает ближнему зла, а злоба убивает человека.

— Но я же не сделал никому вреда. Не причинял зла. За что же мне погибать?

— А Христос сделал кому-нибудь зло? Помни: наступило время пробудиться нам от сна. Ночь прошла, и день приблизился. Отвергнем же дела тьмы и облечемся в оружие света. В этом наше спасение. Как днем, будем вести себя достойно, не придаваясь лжи и пьянству, клевете и злобности, сладострастию и распутству, ссорам и зависти. Облечемся в Господа нашего Иисуса Христа.

— Но это же смерть? Спаси меня, Боже!

— Никто из нас не живет для себя, и никто не умирает для себя. Кто это примет сердцем своим, тот будет угоден Богу и окружен любовью людской.

— Я все принимаю сердцем. Я верую, только спаси меня!

Я видел во тьме горящие Его глаза. И он точно вопрошал: "А для чего нужна тебе жизнь? Чего ты хочешь? Как и на что употребишь силы свои?"

Окинул взором я всю прошлую жизнь свою, и не было в ней ни света, ни добра, ни утренней прохлады, ни божественного дня. Не мог же я себе поставить в заслугу, что избегал доносов, потому что замарываться не хотел, что увиливал от бесчестных деяний: боялся наказаний, уходил от лихоимства, казнокрадства, взяточничества и подкупов, чтобы душу спасти. Не горланил проклятий, не взывал к убийствам и суровым мерам, страшился грех брать на себя. Но все равно смрадом несло от прошлой моей жизни. Мелкие грешки чередовались с более крупными, и все эти грешки, как сушеные грибочки, чернели на бесовских нитях: сколько их?! Конца им нет!

— Что скажешь, раб греха? Нынешние страдания ничего не стоят в сравнении с тем, какая вечная слава откроется тебе.