Паразитарий - Юрий Азаров

Снова и снова я ощущаю в себе неспособность любить Шурочку и Любашу, неспособность помочь им расстаться с бесовскими утехами. Что из того, что Шурочка и Любаша сыграют свою роль, ощутят минутный успех и даже славу?! Что из того, что с ними побывает еще один легион мужчин?! Прав Соловьев, из греха можно подняться, навсегда выйти только в одном случае, если человек этого сам захочет. В куриных мозгах Любаши нет места даже для крохотной мысли о том, чтобы захотеть преодолеть свою греховность. Господи, а мои мозги?! Они ничуть не лучше Любашиных. Может быть, моя смерть и есть мое спасение? Я повсюду вижу ликование смерти. Вижу, как похоть и гордыня вселяются в людские души. Смерть, похоть и гордыня — союзницы, и нет более неразлучной троицы.

Я вдруг ощутил, что смерть мне не страшна. Что я ее не боюсь, ибо мне показалось, что в моей душе зажглась Любовь, а Любовь — это и есть Бог…

Я, должно быть, так увлекся своими размышлениями, что не заметил, как кто-то вошел в мою обитель.

— Вы что оглохли, Степан Николаевич! — Я поднял голову и увидел Кончикова. Признаться, я ему не обрадовался: он помешал моему общению с Богом. — Да у вас настоящий потоп. А холодина!!! Ведра у вас хоть есть?

— Откуда у меня ведра? — сказал я. А он махнул рукой и, прыгая с ящика на ящик, выскочил из комнаты. Через минуту я уже слышал, как в коридоре он шумел, доказывая неотложность мер:

— Ваш дом рухнет к чертовой матери, если не убрать воду! Все подвалы залило водой. Отопление и электрика выйдут из строя! Немедленно надо принять меры. Я сантехник, но бесплатно работать не буду. Бабки на бочку — найдем вам слесарей, штукатуров и каменщиков — починим канализацию и отопление… Решайте, а то я уйду на другой объект…

— А вы, собственно, кто будете? — раздался чей-то старческий голос.

— Да никто. Просто предлагаю услуги. Не хотите — идите в ЖЭК, там никого сроду не бывает, вот уж вторую неделю все пьянствуют. Самогонки наварили и балдеют в котельных. Власти в стране нету, сами знаете…

— И скоко ты возьмешь?

— Да немного, отец: на выпивку, да на закуску, да на похмелье с закуской, конечно, да умножь на пятерых… Вот и посчитай…

— А за какой срок сделаешь все?

— А как мастеров найду! Найду сегодня — к завтрашнему дню можно и к работам приступить. Дня за три управимся.

На следующий день действительно работы закипели: воду убрали, стали чинить отопление. Жители были благодарны Кончикову, который то и дело приходил ко мне.

— Побывал я у матери. Она всему виной. Рассказал я ей, как вы меня трижды спасли, а она как закричит, несчастная: "Держись ты этого человека, как вошь кожуха! Иди и сделай ему какое-нибудь добро, а не сделаешь, Бог возымеет на тебя обиду, накажет сурово и сделает тебя ассирийцем". А что такое ассириец, понятия не имею. А потом еще старуха моя сказала: "Не пойдешь с покаянной к нему — сама пойду, а тебя к лешему прокляну…" Вот я и пришел…

— А сам бы не пришел? — спросил я.

— Может быть, и пришел, только не сразу. А оно видишь как вовремя, в аккурат получилось.

— У Анки не был?

— Боюсь. А хочу проведать. Очень хочу. Пошел бы к ней жить, если бы приняла. Как ты думаешь?

— Не знаю, это у нее спросить надо.

— Тут у тебя ничего не осталось? Дай мне каплю пропустить.

Я вспомнил, что его бутылку засунул в шкаф. Он выпил, закусил огрызком хлеба, запил водичкой и сказал:

— Скажи по правде, ты простил меня?

— Простил, — ответил я спокойно. — Но что тебе даст прощение?

Я не ожидал такого поворота нашего разговора. Сашка вдруг откинулся на стуле:

— Да как что даст? Да у меня уже душа на место возвратилась. Я дышу как свободный человек, и мне не страшно ничего.

— А раньше?

— А раньше я, как зверь был.

— А как же ты в Бога верил?

— Там, в колонии, мы все верим в Бога, только Бог у нас другой там: он не против, чтобы мы покуражились над теми, кто над нами ненасытно поиздевался…

Наш разговор перебил стук в дверь. Я крикнул: «Войдите», и на пороге, к моему изумлению, показался Шидчаншин. На его лице была написана какая-то виноватая растерянность:

— Я еле-еле нашел тебя, — сказал он, озираясь. — Я по делу и ненадолго. Простите, — обратился он к Сашке, — я не знаю, кто вы, но хотел бы со Степаном Николаевичем поговорить наедине.

Мне это обращение Шидчаншина не понравилось.

— Он — мой брат, — неожиданно для себя сказал я. — При нем все можно.

— И все же, извините меня, — заискивающе улыбнулся Провсс, — не могу я при свидетелях. Я вас глубоко уважаю, но…

— Да мне самый раз в котельную бежать, — сказал Сашка и направился к выходу.

— Ты, надеюсь, письмо получил из своего ведомства? — с места в карьер начал Провсс.

— Никакого письма не получал.

— Как так?

— Очень просто, мне было не до писем, да и письмам было не до меня. Я чуть здесь не окоченел. И если бы не Сашка…

— Я считаю твой шаг безрассудным с отдачей квартиры, но об этом потом…

— А почему безрассудным?

— Ну пойми меня правильно, надо в целом о благе народа думать, а не хутора сооружать. Заплаты ничего не дадут…

— Я заплату, ты заплату — смотришь, и одеяльце получится, — пошутил я.

— Я не верю в лоскутные одеяла, надо глобально все делать.

— Меня от глобальности воротит…

— Ну прости меня. Просто я пришел к тебе потому, что есть более серьезный способ помочь людям.

— Какой?

— Этот способ может осуществиться, если придет к власти Хобот.

— И если повалится Прахов-старший?

— Совершенно верно. Хобот — истинный демократ, знает дело и может быстро вывести страну из тупика.

— Ну и пусть выводит.

— Надо помочь, чтобы он пришел к власти.

— Я тут при чем?

— Я даже не знаю, как тебе и сказать. Ну неужели ты не получал письма? Там тебе должны сделать предложение.

— Какое?

— Согласиться на публичную эксдермацию, — медленно, но уверенно проговорил Шидчаншин. — Наше гуманистическое крыло нескольких инициативных движений взяло бы на себя все расходы по обеспечению солидной пропагандистской кампании вокруг твоего дела.

— Какого дела?

— Посвящения тебя в великомученики. Понимаешь, ты не просто умрешь, а сделаешь великое дело для народа. Народ поверит в тебя. У нас есть предварительные данные обследования общественного мнения по этому вопросу.