Киев 1917—1920. Том 1. Прощание с империей - Стефан Владимирович Машкевич

склада, чья охрана – 27-й донской казачий полк – самовольно ушла{562}.

В Малой Раде, со своей стороны, констатировали, что у некоторых учреждений находятся патрули двух категорий» (по выражению Андрея Никовского) – украинского полка и юнкеров. Не могут ли – спросил выступающий – среди них возникнуть «споры и недоразумения»?..

Недоразумения, конечно, не могли не возникнуть. Действительно, еще утром Комитет вызвал к зданию музея Первый украинский полк и юнкеров украинской школы. Здесь же образовался украинский военный штаб, и отсюда же украинские войска были посланы для охраны некоторых учреждений. Военные власти поставили свою охрану из юнкеров. В 4 часа дня юнкера подошли к управлению Юго-Западных железных дорог и разоружили находившийся там украинский караул. Лишь после переговоров с комитетом оружие украинцам вернули. В других местах лучше показали себя юнкера-украинцы, которые арестовали на улицах юнкеров-неукраинцев и привели их к зданию музея; штаб освободил их всех, кроме двоих.

У здания штаба военного округа (Банковая, 11) расположились усиленные отряды верных (арестованному) Временному правительству войск; возле штаба было поставлено несколько орудий. Группа солдат-украинцев попыталась было арестовать плац-адъютанта штаба капитана Паславского, подъехавшего на автомобиле; «благодаря, однако, энергичному отпору» со стороны Паславского и сопровождавших его юнкеров арест не состоялся. К вечеру орудия от здания штаба убрали{563}.

Затонский позже утверждал, что обещание большевиков не поднимать вооруженного восстания поначалу было искренним. Большевики, дескать, понимали, что у них не хватит сил бороться и со штабом округа, и с Центральной Радой.

Итак, военные обозначили свою позицию: против и большевиков, и украинцев. В такой ситуации тем и другим было бы естественно объединить силы. Считая штаб бóльшим злом, они для того и вошли в альянс с Радой, чтобы «взаимно друг друга поддерживать против белых»{564}. (Первый раз для обозначения контрреволюционных, в понимании большевиков, сил появляется слово белые. Правда, Затонский написал эти строки в 1924 году, так что могла иметь место проекция в прошлое.) Но альянс этот не просуществовал и суток. Действовать по принципу «враг моего врага – мой друг» ни у тех, ни у других не получилось.

В начале упомянутого заседания Малой Рады из трех большевиков – членов Комитета по охране революции – присутствовал только Затонский. Пятаков в это же время был во дворце, непосредственно занимаясь вопросом о вооружении рабочих. Трактуя сомнение в пользу «подзащитного», предположим, что пока только для обороны.

Лицевая и обратная сторона записки, написанной рукой Леонида Пятакова, о вооружении киевской красной гвардии. ЦГИАК, ф. 317, оп. 2, д. 6, л. 1а—1аоб, октябрь 1917

После первого раунда прений (выступлений Ковалевского, Никовского, Рафеса, Тугана-Барановского) объявляется перерыв. И в это время на заседание прибывает делегация казачьего съезда. Слово от ее имени берет войсковой старшина Рябцев, занимающий пост министра путей сообщения в Кубанской области:

Мы, казаки, уже высказались за федеративный строй. И это должно спаять нас с вами. Но нас в данный момет волнует, что в Киеве на улицах производятся аресты юнкеров, что, может быть, штаб будет арестован, что странное положение создалось у арсенала.

Нас посетили ваши представители [представители Центральной Рады действительно побывали на казачьем съезде. – С. М.], которые выяснили нам, что рада, прежде всего, заботится о сохранении на Украине порядка, а до всей остальной России, до судьбы центрального правительства центральной раде никакого дела нет. Мы, казаки, смотрим иначе. Мы, казаки, – прежде всего государственники. <…> Мы, прежде всего, думаем об устройстве не только самих себя, но и всего государства российского.

<…> Мы видим, что центральная рада заботится только о себе. Но здесь, на территории Украины, – находится половина наших казачьих войск. Мы за них отвечаем. И потому мы берем на себя заботу об этих военных силах. Мы идем дальше. Мы считаем себя сейчас единственно сильным народом, вокруг которого должна образоваться сильная демократическая власть. И мы хотим знать ваше отношение к перевороту, вашу дальнейшую тактику{565}.

Затонский, со своей стороны, утверждал, что сам он потребовал «определенного ответа: с кем идет Рада, с революцией или с казачьим съездом» – но, даже не дожидаясь ответа, большевики послали во дворец «сообщение о конце [своего] романа с Радой»{566}. Затонский также послал за Пятаковым.

Свидельства расходятся в деталях, но сходятся в главном: еще и вечером 26 октября (8 ноября) Центральная Рада надеялась «отсидеться», ссылаясь на то, что петроградские события не особенно касаются Киева. Но когда от нее потребовали с двух, по сути, противоположных сторон занять какую-то позицию – ей пришлось определяться.

Начались новые прения, которые длились еще несколько часов. В числе прочих выступил Николай Порш, который, в частности, предъявил претензию казакам: «[Ч]и думаєте ви, живучи тепер в нашому краю, піддержувати наші домагання, щоб ті загальнодержавні установи, які в ваших краях є уже в ваших руках, підлягали на Україні Центральній раді. Товариш козак сказав, що він є на Кубані міністром шляхів, а чи знає він, що це саме, дозволене їм, не дозволено нам[?]». Рябцев не остался в долгу: «[Н]е можна зовсім рівняти України до якої-небудь козачої області, бо козаки є вояки і “государствений елемент”». То есть, по мнению оратора, у казачьей области было больше прав на государственность, чем у Украины.

Объявили еще один перерыв для совещания фракций. По утверждению Затонского, украинцы и после этого перерыва колебались:

Наконец, фракционное совещание окончилось, все собрались в зале, но никто не берет слова – ни Порш – парламентский лидер с.-д., ни Ковалевский, выполнявший такую же роль у у. с-ров.

Грушевский посматривает то на одного, то на другого. В зале напряженное молчание. Нам ясно, что нас предали.

И мы одни, может быть, были спокойны – все остальные в напряженном ожидании. Прошла минута-две, я не следил за часами, но вероятно, это тянулось не менее 3–4 минут, причем, ясно помню, как менялись в лице – то бледны, то густо краснели – и у. с.-д. и у. с.-р., особенно их уполномоченные. Порш при этом кусал свой изящный золотой мундштук, так что в пятом ряду, где я сидел, слышно было; словно застоявшийся конь грыз удила.

Наконец, чтобы выйти из тягостного молчания, председатель Грушевский (сам у. с.-р.) говорит, обращаясь к Поршу: «здається, ви, Микола Володимирович, прохали слова»…

Порш густо краснеет и читает текст резолюции, вносимой у. с.-д., Ковалевский делает аналогичное заявление от