Бертран и Лола - Анжелик Барбера

– Ты нужен мне, малыш. Спасибо, что ты здесь.

Во второй половине дня в пятницу врач детского отделения сняла запрет на посещения. Снова приезжала Жеральдина, потом родители Франка и Мегера с подарочными пакетами и красивыми свертками. Молодой отец подсчитал все, включая оставшееся дома, и сказал, что у него даже голова закружилась от такого богатства. Мари-Анж заметила совершенно не свойственным ей тоном:

– Это нормально, учитывая, что Ленни и Мария останутся единственными внуками обеих семей.

Во взгляде свекрови не было укора, она всего лишь изрекла истину во всем ее величии. У Эльзы никогда не будет детей, Франк – единственный сын, я больше родить не смогу.

– Мне очень жаль.

– Я в любом случае не хочу, чтобы Лола еще раз пережила подобный кошмар, – признался Франк.

– Нужно было подарить сыну сестренку, – съехидничала Королева Милан. – Ее компания была бы повеселее моей.

– Впервые слышу от вас столь самоуничижительное признание, – мгновенно парировала Мари-Анж, сверкнув белозубой улыбкой.

Последовала более чем выразительная сцена распределения по ролям: Франк улыбнулся, его отец положил руку на плечо матери. Лола задумалась о внезапной перемене в поведении свекрови. Став бабушкой, эта незаметная женщина словно бы получила «очередное» звание. У возраста, как и у прожитых лет, есть определенный смысл. Мари-Анж стала сдержаннее краситься. «Я – бабушка!» Ей нравилось произносить эти слова, и никто бы не посмел назвать ее смешной. Франк ликовал: близнецы создали новую атмосферу в семье. Он хотел одного – «чтобы все и дальше катилось, как по рельсам!».

Дети набирали вес, жена выздоравливала, на работе все шло sehr gut[43], лаборатория давала ему положение, о котором он мог только мечтать, так зачем поддаваться на провокацию семейной гадины, ведь ей только того и надо? Франк перевел взгляд с Мегеры на родителей, с жены на дочь и сына. Я вижу, как растягивается время. Лола улыбнулась мужу, прочитав его мысли, он ответил веселой ухмылкой, и она подумала о новых заманчивых перспективах, которые открывает родительство.

А между тем ничего не изменилось, пусть даже у «главного» две головы и два жадных ротика, четыре нежнейших глаза и четыре ручки с крошечными ловкими пальчиками, которые так сильно цепляются за ее пальцы. Лола как наяву ощущала кожу Бертрана. Значит, он жив. Нет, ничего не изменилось. Я жду тебя, Бертран.

Родители Франка ушли, им на смену появилась Наташа.

– Эта палата симпатичней прежней, где ты…

– Толстела? – спросила Лола, просматривая обложки журналов, на которых не было Бертрана Руа. – Осторожней, дорогая, я ведь и обидеться могу!

– Не верится, что они жили у тебя в животе.

– Ну и зря…

– Никаких колыбельных?

– Не изображай Королеву Милан, – ответила молодая мать, листая Paris Match. – Лучше развлеки меня.

Наташа склонилась над колыбельками и дала точный и подробный отчет о жизни их общих друзей, то и дело восклицая: «Офигеть можно!» Лола караулила момент, чтобы вклиниться и спросить, есть ли хоть у кого-то новости о мужчине, с мыслями о котором она засыпала каждый вечер.

– До чего же они миленькие! Нежные, как ангелы. Но их гладкой коже я завидую меньше, чем загару Дафны – она летела с нами на той неделе.

Лола почти перестала дышать и застыла над фотографией актрисы, как будто пыталась вспомнить ее фамилию.

– Она скорчила гримасу при слове «Франкфурт» и едва сдержала раздражение, когда услышала имена твоих детей.

Лола положила открытый журнал рядом с собой, последним усилием воли сдерживая слезы. Ей плевать на мнение Дафны Делатур и восторги Наташи, она хочет знать одно – есть у журналистки новости о Бертране или нет.

– Какой рейс?

– Из Йоханнесбурга. Но была она в Мозамбике. Ты знала, что ее дядя – посол?

Лола покачала головой.

Бертран. Бертран. Бертран. Бертран. Бертран. Бертран. Бертран. Наташа поймала ее взгляд.

– Ты не в курсе?

– В курсе чего?

Мария недовольно вывернулась, и Лола приложила дочь к груди.

– Если бы не французское телевидение, я бы не узнала, что мужика с фотографии, ну, этого Бертрана Руа, похитили в Африке.

– Он жив? – спросила Лола.

– Неизвестно. Даже дяде-послу ничего не удалось выяснить, хотя у него о-го-го какие связи – если верить Дафне.

– Они ничего не знают или ничего не говорят?

Наташа отбросила журнал и села рядом с подругой.

– По слухам, похитители сначала требовали выкуп, причем несколько раз меняли сумму, а теперь хотят, чтобы из тюрьмы освободили их сподвижников. Дафна говорит, власти надеются, что ему повезет, как Шарли Дюпре и Констанс Слак. Известно, что они живы и были похищены примерно в том же районе.

Наташа погладила пальчики ребенка.

– Его родители, должно быть, сходят с ума от ужаса.

– Кажется, Дафна создала комитет поддержки.

– Вместе с коллегами. Родители бедняги ведут себя очень сдержанно, но на определенных условиях готовы сотрудничать.

Лола как будто онемела. Она уложила свою светловолосую дочку и вытерла каплю молока, оставшуюся у той на губе. Ленни крепко спал, сладко посапывая. Солнце заливало палату, купол неба нависал над землей. Заглянула нянечка, предложила кофе.

– Bitte, für meine Freundin auch[44].

Лола встала в дверях, спиной к Наташе, оперлась ладонью о косяк и уставилась на тонкий серо-коричневый след, оставленный носилками на стене песочно-желтого цвета. Полумертвая от страха, несчастная, обезумевшая, она собралась и, стараясь дышать спокойно, сказала:

– Раз нет доказательств смерти, значит, он жив. Если бы негодяи убили его, это стало бы известно.

Лола взяла у нянечки поднос, повернулась и поймала свое бледное отражение в зеркале, висящем в крохотной ванной. Февральское солнце светило во всю свою земную мощь. Ей захотелось немедленно уйти из больницы, бросив все – абсолютно все! – и отправиться на поиски. Без малейших угрызений совести. Чтобы прожить остаток моих дней с тобой, вместо того чтобы изображать заложницу и корчиться от отчаяния.

Ничего подобного Лола не сделала. Она аккуратно налила кофе в две белые фаянсовые чашки. Последние капли нарисовали четыре ровных кружка на поверхности, потом черная гладь успокоилась.