Ангелы Опустошения - Джек Керуак

– Нет на скачки в моей машине нельзя! – кричит она —

– Ладно —

– Мы вернемся, – Мы все окружаем ее восхищаясь, немного сидим, у нас даже есть долгие молчания в которые она тогда поворачивается и давай на нас смотреть и в конце концов обращается к нам:

– Вы что чуваки задумали – в общем, – чихает – Ух, – говорит она, – Расслабьтесь – В том смысле, что знаете? – Типа, знаете? —

Ага, мы все соглашаемся но не можем все одновременно влезть поэтому отчаливаем на скачки но переезд Рафаэля отнимает у нас все время и в конце концов Коди начинает соображать что мы снова опоздаем к первому заезду —

– Я опять пропущу ежедневный двойной? – неистово орет он – показывая свой раскрытый рот и зубы – он в самом деле по-серьезу.

Рафаэль выуживает все свои носки и шмотки а Соня говорит:

– Слушай, я не хочу чтобы все эти старые кошки знали про мою жизнь – Я живу, видишь —

– Это клево, – говорю я, а самому себе: совершенно серьезная девчоночка серьезно влюбленная – У нее уже есть новый мальчик именно это она и хочет сказать – Мы с Саймоном поднимаем большие альбомы пластинок и книги и сносим их вниз к машине где дуется Коди —

– Эй Коди, – говорю я, – поднимись поглядеть на симпатичную девчонку —

Ему не хочется – в конце концов я говорю

– Нам нужны твои мускулы чтоб все это перетащить, – и тогда он идет но когда мы уже всё уладили и опять сидим в машине готовые ехать, и Рафаэль говорит

– Фу! ну всё! – Коди произносит:

– Хмф, мускулатура

Нам надо доехать до новой квартиры, и там я впервые замечаю прекрасное пианино. Хозяин, Эрман, еще даже не вставал. Левеск тоже здесь живет. Рафаэль по крайней мере оставит тут пожитки. Уже слишком поздно и для второго заезда поэтому мне наконец удается убедить Коди не ездить на скачки вовсе а поехать в следующий раз, завтра проверить результаты (позже выясняется что он бы продулся) и просто покайфовать денек ничем особым не занимаясь.

Поэтому он вытаскивает доску и играет в шахматы с Рафаэлем чтобы расколотить того в отместку – Его злость уже поумерилась с той точки когда он пихал Рафаэля локтями разворачивая машину так что Рафаэль вопил

– Эй зачем ты меня бьешь? Почему ж ты не думаешь —

– Он бьет тебя потому что обижен что ты наколол его и заставил перевозить его барахло а он теперь опоздал на бега. Он тебя карает! – добавляю я, пожимая плечами – Теперь Коди, услыхав что мы так разговариваем, кажется явно доволен и они разыгрывают большие злые шахматные партии, где Коди вопит

– Попался! – пока я проигрываю большие громкие пластинки, Онеггера, а Рафаэль крутит Баха – Мы только придуриваемся, а на самом деле я гоняю за двумя картонками пива.

Тем временем хозяин, Эрман, который спал у себя в комнате, выходит, немного наблюдает за нами и возвращается в постель – Ему до фонаря, ему хватает той музыки что ревет для него – Это пластинки Рафаэля, Реквиемы, Вагнер, я прыгаю и запускаю Телониуса Монка —

– Это смешно! – вопит Рафаэль изучая свою безнадежную шахматную позицию – Затем позже: – Поумрей ты не даешь мне закончить эндшпиль, ты стягиваешь все шахи с доски, поставь их обратно, чё —

А Коди срывает фигуры с доски и снова швыряет их так быстро что я вдруг спрашиваю себя а не Мелвиллов ли он Шулер[77]играющий в баснословно скрытные честные шахматы.

Потом Коди уходит в ванную и бреется, а Рафаэль тяжело опускается за пианино положив один палец на клавиши.

Ударяет одну ноту затем две и снова одну —

Наконец он принимается играть мелодию, прекрасную мелодию никем не слыханную прежде – хоть Коди, с бритвой у подбородка, и заявил что это «Остров Капри»[78]– Рафаэль пускается раскладывать задумчивые пальцы по аккордам – довольно скоро у него весь сонатный этюд выходит так изумительно что получаются связки и рефрены, возвращается к рефренам со свежими новыми темами, поразительно как неожиданно он выплямкивает совершенный нотный плач возобновляя свою Песнь Итальянской Птицы Любви – Синатра, Марио Ланца, Карузо, все поют эту птичье-чистую ноту виолончельной печали какая видна у грустных Мадонн – их притягательность – у Рафаэля притягательность как у Шопена, мягкие понимающие пальцы с разумением возложенные на клавиатуру, я отворачиваюсь от окна возле которого стою и неотрывно гляжу на играющего Рафаэля думая. «Это его первая соната» – Я замечаю что все тихонько слушают, Коди в ванной а старина Джон Эрман в постели, уставясь в потолок – Рафаэль играет на одних белых клавишах, как будто в предыдущей жизни возможно (помимо Шопена) он мог быть неизвестным органистом в звоннице игравшим на древнем готическом органе без минорных нот – Поскольку он делает все что ему хочется со своими мажорными (белыми) нотами и извлекает неописуемо прекрасные мелодии которые неуклонно становятся более трагичными и разбивают сердце, он чистая птица певчая, он сам это сказал, «Я чувствую себя птичкой певчей», и сказал он это так сияюще. Наконец у окна пока я слушаю, каждая нота совершенна и впервые в его жизни он за пианино перед серьезными слушателями вроде преподавателя музыки в спальне, становится так грустно, песни слишком прекрасны, чисты как и его высказывания, показывают что рот у него так же чист как и рука – его язык так же чист как и рука так что рука его знает куда идти за песней – Трубадур, Трубадур Раннего Возрождения, играет на гитаре для дам, а они от этого плачут – Я от него тоже плачу… слезы наворачиваются мне на глаза когда я его слышу.

И я думаю «Как же давно это было я стоял у окна, когда был учителем музыки в Пьерлуиджи и открыл нового гения в музыке», у меня в самом деле бывают такие грандиозные мысли – означает что в предыдущем перерождении я был мной а Рафаэль новым гениальным пианистом – за занавесями всей Италии плакала роза, и луна освещала птицу любви.

Затем я представляю себе как он играет вот так, со свечами, как Шопен, даже как Либерачи, бандам женщин вроде Розы, заставляя их плакать – Я воображаю себе это, зарождение спонтанного виртуоза-композитора, чьи работы записываются на магнитофон, потом переписываются нотами, и он следовательно «пишет» первые свободные мелодии и гармонии мира, которые должны быть древней нетронутой музыкой – Я вижу, по сути, он возможно музыкант даже более великий чем поэт а поэт он великий. Потом я думаю: «Значит Шопен получил своего Урсо, и теперь поэт дует как по пианино так и по языку» – Я рассказываю все это Рафаэлю, который едва ли не верит мне – Он играет еще одну мелодию все равно такую же прекрасную что и первая. И так я понимаю что он может делать это всякий раз.