Круглый дом - Луиза Эрдрих

– А если бы это произошло вообще в другом месте?

– Да, но ведь это произошло здесь!

– Так ты это понял сразу же, как мама все рассказала.

– И ты ведь тоже понял, – заметил отец.

* * *

Раз мама нарушила обет молчания в моем присутствии, после чего и завертелись все последующие события, я настоял, чтобы отец рассказал мне все как есть. Что он в какой-то степени и сделал, хотя рассказал явно не все. Например, он ни словом не обмолвился про собак. На следующий день после нашего разговора в резервацию прибыла поисково-спасательная бригада. Из Монтаны, если верить Заку.

Мы бесцельно ездили на великах, наворачивая круги в пыли на территории большого двора возле больницы, перескакивая через кусты люцерны и бальзамина. Была суббота, и Зелия вместе с другими лидерами МВХ отправилась в заключительную поездку на автобусе в Сад мира на семинар руководителей движения. После этого семинара все должны были разъехаться. Семинар длился три дня, и Каппи у нас был Уорфом.

Он бросил мне клингонский вызов: «Хеглу мех куак джаджиам!» – и попытался сделать на велике полный разворот, наглотавшись пыли.

– Хороший день, чтобы погибнуть! – заорал он.

– О да! – крикнул я.

Энгус классно имитировал Дейту.

– Прошу вас, продолжайте подкалывать друг друга! – сказал он. – Это весьма интригует! – И поднял палец вверх.

Тут подкатил Зак и сообщил, что у озера работают поисково-спасательные группы и полиция и что полицейские фургоны привезли на прицепах реквизированные у местных рыбаков моторки. Доехав до озера, мы увидели все своими глазами: служебных собак и кинологов в четырех алюминиевых лодках с маломощными навесными моторами. Собаки были разных пород: золотистый ретривер, коротконогий пес, смахивающий на помесь Перл и шелудивой дворняги Энгуса, лоснящийся черный лабрадор и немецкая овчарка.

– Они ищут затопленный автомобиль, – объяснил Зак. – Во всяком случае, так я слыхал.

Я понял, что ищут машину Майлы. Из маминого рассказа я запомнил, что напавший утопил ее машину в озере. И еще я понял, что ищут труп Майлы. Я не мог даже вообразить, какой груз он привязал к ее телу и как затолкал его в машину. Мне не хотелось думать о таких жутких вещах, но мысли упрямо крутились вокруг них. Мы наблюдали за работой спасателей весь день. Собаки принюхивались к воздуху в разных местах над водой, и кинологи внимательно следили за их движениями. Дело двигалось медленно. Они прочесывали озеро молча, методично, двигаясь по мысленно вычерченному по дну озера маршруту. Они работали до темноты, потом прекратили поиски и разбили палаточный лагерь на берегу.

На следующий день мы прибыли к озеру спозаранку и подошли ближе, чем накануне, и все было видно, как на ладони. Оставив велики на траве, мы подползли к лагерю незамеченными – там царило всеобщее оживление. Люди теперь действовали вполне осознанно, и мы заметили, как два водолаза отплыли в лодке от берега и спустились во впадину перед крутым обрывом. Мы всегда знали про эту впадину. Там был крутой берег, и в том месте, где вода подступала к пляжу, было сразу очень глубоко: мы-то всегда считали, что там глубина футов сто, а теперь оказалось – двадцать. Над впадиной нависал утес, на котором мы сейчас и расположились и откуда весь день потом наблюдали за спасателями. Мы проголодались и хотели пить, и уже договорились улизнуть, как вдруг на дороге со стороны города загромыхал тягач. Он максимально близко подобрался задом к озеру, спасатели размахивали руками и давали инструкции водителю тягача. Мы прятались в кустах и оттуда увидели, как тягач выволок из озера темно-бордовую «шевроле нова», облепленную водорослями и истекающую водой. Мы, конечно, ожидали увидеть труп, и Энгус шепотом предупредил, чтобы мы приготовились к ужасающему зрелищу. Потому что, когда утонул его дядя, он видел его труп. Мы во все глаза таращились сквозь траву, и с того места, где мы заняли позицию, идеально просматривался салон машины. Мы видели, как стекают мутные потоки воды. Все окна были опущены. Потом открыли все дверцы. И я подумал сначала, что внутри никого и ничего нет, но одна вещь там все-таки была.

Эта вещь заставила меня вздрогнуть. Сначала я ощутил покалывание, точно иголки вонзились в кожу, а потом эти иголки проникали в меня все глубже и глубже, и я ощущал их весь день, весь вечер, а потом и всю ночь, засыпая и мгновенно просыпаясь, когда эта вещь снова возникала перед моим взором.

На задней панели машины, под задним стеклом была целая выставка детских игрушек – пластмассовых и мягких, вроде бы там был плюшевый мишка, и все эти игрушки от воды слиплись, так что их невозможно было различить, кроме куска ткани в сине-белую клетку – точно такое же, как платьице утопленницы-куклы, набитой деньгами.

Мушум родился через девять месяцев после большого сбора ягод – счастливой поры, когда все семьи собираются вместе и разбивают лагерь в лесу. Я пошел за ягодами с отцом, любил повторять Мушум, а вернулся уже с матерью. Он считал эту фразу очень смешной и всегда поминал свое зачатие, а не рождение, поскольку давно убедил себя в том, что он появился на свет в Батоше во время осады 1885 года, в чем мой отец сильно сомневался. Но что правда, то правда: Мушум был еще ребенком, когда его семья после поимки и повешения Луи Риэля бросила свою удобную хижину, землю, амбар и колодец и бежала из Батоша. Они перешли через границу и оказались в США, где их встретили отнюдь не с распростертыми объятьями. И тем не менее их приняли, в основном благодаря невероятному великодушию вождя, который заявил американским властям, что пускай они отвергли своих детей-полукровок и не дали им земли, но индейцы Соединенных Штатов примут сих заблудших в свои сердца. Щедрым аборигенам еще предстояло пережить из-за них немало тягот, в то время как пришлые метисы, умевшие обрабатывать землю и разводить живность, справлялись с этими тяготами куда лучше и постепенно начали осваиваться на новом месте и даже смотреть свысока на тех, кто их некогда спас. Но Мушум на протяжении своей жизни постепенно забывал свои метисские манеры. И первым делом он отказался от католичества, потом заговорил на чистом наречии чиппева, не смешанным с французским, и даже справил себе сногсшибательный наряд для ритуальных танцев, хотя он по старой памяти еще любил отплясывать джигу и попивать виски. Он, как говорили в те времена, вернулся к одеялу. Не то что бы он носил одеяло. Но иногда, перекинув одеяло через плечо, отправлялся на индейские церемонии в лес. Он задружился со всеми смутьянами, задававшими шороху в округе, как и с теми, кто отчаянно боролся за право владеть землей резервации, которая вдруг начала уходить из-под их ног – по прихоти правительства да по результатам переписи индейского населения, и еще по какому-то «землеотводу». Многие агенты по переписи сколотили в те годы состояния на ворованных продуктовых карточках, и многие индейские семьи остались ни с чем и умерли голодной смертью, так и не получив обещанного.

– А нынче, – заявил Мушум, когда мы все собрались за столом отметить его день рождения, – еды у нас вдоволь. Сколько хочешь еды! А сколько растолстевших индейцев! В годы моей юности нельзя было встретить ни одного толстого индейца!