В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941-1945 - Сергей Михеенков

В машину выстрелили из противотанкового ружья. Пуля попала в бензобак. Машина загорелась. Генерал выскочил из кабины, и в это время кто-то из наших влепил ему пулю прямо в лоб.

Подошли. Машину затушили. Осмотрели ее содержимое. Нашли сигареты, хлеб и шнапс. Еще кое-какую еду. Нашли даже сапожный крем со щеткой, и ребята, как сейчас помню, почистили свои сапоги. Надраивали все по очереди, пока крем не кончился. Чистили сапоги и посмеивались: может, мол, в последний раз…

Не успели мы разбежаться по окопам, вот она, основная колонна подошла.

Огонь они открыли еще издали. Били по всей балке.

Комполка Кельберг перед этим нам сказал: «Ребята, если будет возможность не ввязываться в бой, то подождем ночи. Ночью попытаемся уйти за Дон. А не сможем прорваться к Дону и переправиться, то мелкими группами пойдем на север, в леса, к партизанам».

Мы открыли ответный огонь. Ох, что тут началось! Колонна к тому времени уже рассредоточилась. Немцы развернули орудия, установили минометы. Шквал огня. Балка потонула в разрывах. Грохот разрывов, вой мин, смрад, гарь, стоны раненых. Когда нас окружили и стало ясно, что не уйти, трое, комполка Кельберг, начальник строевой части, майор, и комиссар полка, застрелились. Перед тем как стреляться, приказали адъютантам добить, если сами выстрелят неудачно. Остальным сказали поступать, как посчитают правильным сами. Кельберг выстрелил в себя первым. Он был из грузинских евреев. Я видел, как они стрелялись.

Во время обстрела балки меня ранило в ногу. Я быстро перевязал себя и уполз в промоину. Промоина, видимо, осталась с весеннего паводка, за лето она заросла бурьяном. Лежу тихо, меня не видно. Слышу, немцы ходят, стреляют из автоматов. То там короткая очередь, то там. Я понял: добивают наших раненых.

Всю ночь я провел в той промоине. Утром вылез и начал искать, нет ли кого живого. Кругом одни трупы. В землянке штаба батальона разбитый телефонный аппарат. Убитых в штабе никого не было.

По дороге, которая вела к Дону, шли немецкие колонны. Уже никто им не мешал.

Немцы увидели меня и обстреляли. Я залег. Думал, не подойдут. Поднял голову, смотрю, идут двое. Я заполз в землянку. Подошли и дали очередь в землянку. Стреляли через узкий лаз, и меня очередью не задело. Я стоял за поворотом. Закричали. Ну, думаю, сейчас бросят гранату. Я и вышел, поднял руки. Куда деваться?

Эти двое, которые взяли меня в плен, оказались не немцами. Один был чех, другой — финн. Финн хотел меня застрелить. Несколько раз автомат вскидывал, отталкивал своего товарища. Петлицы я сорвал. Мои медицинские петлицы похожи на петлицы, которые носили войска НКВД. Малиновые! А гимнастерка-то — офицерская. Финн мне стволом автомата в грудь: «Комиссар!» А чех неплохо говорил по-русски. Мы с ним начали разговаривать. Я ему сказал, что я санинструктор, медик. Показал ему медицинскую сумку с красным крестом. Когда они открыли мою сумку и увидели ворох патронов, финн опять снял с предохранителя свой автомат, закричал, ногами затопал. Но все же не выстрелил. Чех не дал.

Все это происходило неподалеку от деревень Нижняя Голубовка и Верхняя Голубовка в районе Калача.

Начался мой плен.

— Это еще до Сталинграда было, с Керченского полуострова мы переправлялись на Таманский. Бои шли упорные. Немцы давили. Мы отступали. И нам надо было переправиться через Керченский пролив на косу Чушка.

Паника, неразбериха. Мы вторично сдавали Керчь.

На катере туда приплывал маршал Буденный. Пытался организовать оборону. Расстрелял нескольких начальников. Такие разговоры тогда ходили среди бойцов.

А наши непосредственные командиры, видя такое дело, сказали нам так: ребята, спасайся кто как может. Сбор назначили в станице Марьинской, за проливом, в Тамани. А в Тамань еще попасть как-то надо.

Самое главное — через пролив перебраться.

Начали мы делать плот. Нашли бревна. Сколотили большой плот. Попробовали тащить его к морю. Не смогли даже поднять. Бросили.

На пристани собралось много войск. Тысячи! Солдаты, командиры. Всем надо через пролив. Все драпают. Четыре катера непрерывно переправляют людей.

Был у меня друг Борис, осетин. Крещеный. Мы с ним всю войну дружили. Он маленький ростом, я тоже маленький. В строю рядом стояли и в бою всегда рядом. Друг друга выручали. Как братья были.

Пристань небольшая, метров двадцать на пятьдесят. Подходил катер или баржа, народ сразу грузился. А немцы сзади напирают, стрельба уже слышна. Видим мы с Борисом, что не успеть нам переправиться. Очередь к пристани большая, а плавсредств мало. Эх, думаем, захватят здесь нас в плен. Страшно подумать о такой участи.

За погрузкой следят автоматчики. Только попробуй сунься без очереди…

Мы с Борисом на берег к пристани пробрались. Подошла баржа. Ее тащил буксир. К берегу прибило много досок и разного мусора. Подбило и какой-то резиновый поплавок, большой такой. Я — Борису: «Давай по доскам — и на баржу!» Только мы сунулись, а патрульный автомат навел: «Назад!» Буксир еще не подтащил баржу к пристани, а толпа уже надавила, и те, кто стоял впереди, все попадали в воду. Рядов семь. Одни выплыли, другие так и не выплыли…

Мы видим, что охрана замешкалась, пробежали по плавающим доскам, вскочили на поплавок, а с поплавка — на баржу. И даже успели воды пресной прихватить. Правда, вода оказалась мутной. Но все же попили.

Керченский пролив чуть пошире четырех километров. И только мы на середку вышли, налетели «Мессершмитты». Пара. Они всегда парами летали. Спикировали и обстреляли из пулеметов. Сделали разворот, начали заходить снова. Хорошо, на барже на палубе были установлены зенитные пулеметы. Моряки отпугнули истребителей. Но некоторых ребят все же побило, других ранило.

И вот, наконец, коса Чушка. Катер к берегу подошел, а баржа — никак. Перегруз, осела низко, зацепила мель — и ни туда, ни сюда. «Борис, — говорю, — надо прыгать. А то, не дай бог, самолеты опять налетят».

Это было 22 мая 1942 года. Вода уже потеплела. Смотрю, Борис боится. Плавать-то не умел. А я на Тереке рос, в станице казачьей. «Давай, — говорю, — прыгай, не бойся, я тебя вытащу, если тонуть станешь». Делать нечего, прыгнул в воду и Борис. Хорошо, что неглубоко оказалось. Воды он, правда, наглотался. Зато плавать сразу научился.

Вышли на берег. С полкилометра, может, и отошли всего. Опять налетели самолеты. Но за нами они охотиться не стали, начали бомбить переправу. Хорошо, что мы вовремя спрыгнули с баржи. Со второго захода «лаптежники» ее разнесли в клочья.

Коса Чушка — километров восемнадцать. С одной стороны море, а с другой — лиман, болото.

Идем. Налетел «Мессершмитт». Спикировал. Но не стрелял. Снова зашел и начал пикировать. И так низко прошел, ну прямо по головам. Видать, отстрелялся где-то, патронов в пулеметах не было. То-то, видать, злоба его раздирала, немца того, что нечем стрелять было.

К вечеру дошли до станицы. Называлась она Анастасиевкой.