Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

совершенно прав, подумала я: мы вовсе не относимся друг к другу нежно и сердечно. Мы не привыкли к этому; да сестры и не любят. А сколько раз хотелось мне обратиться к ним так, как советовал Былеев! И всегда меня останавливали то суровым: «что за нежности», то насмешкой, то прямо нежеланием… Замечание офицера было до такой степени верно, он так тонко подметил оттенки нашего обращения, что я ничего даже не ответила ему.

– Вот примите мой совет, – продолжал он, – верьте, что я говорю справедливо. Вы живете только умом; а между тем вы живете с людьми – полюбите их.

– Но я и так люблю людей; я отношусь и стараюсь относиться к ним вообще хорошо, – ответила я.

– Это вы делаете опять-таки рассудочно: вы дошли до этого умом, а надо дойти сердцем; так, чтобы вы действительно любили людей, думали о них больше… Еще я тогда же заметил, что вы скупы.

– Это каким же образом? – засмеялась я.

– Помните, на пароходе ваш слуга подал счет, и я заметил, что, расплачиваясь, вы мало дали ему на чай: он не поблагодарил вас. А между тем вы должны бы были подумать, что он – человек бедный, что он этим живет.

– А, так поэтому? – вскликнула я, немного озадаченная такой тонкой наблюдательностью. – Не спорю, конечно, что, должно быть, я мало дала, но только потому, что я, право, об этом не думала; давать мало нехорошо с моей стороны; но все-таки я могу сказать в свое оправдание, что поступила вовсе не из какого-либо расчета.

– Допустим; но из этого видно, что вы не думали об этом человеке, о его бедности, о том, что ему, быть может, нужны деньги.

– Я не хочу спорить с вами; вы можете иметь мнение обо мне какое хотите. Сама же я могу сказать о себе только одно: я отношусь к деньгам довольно равнодушно; конечно, меня нельзя назвать доброй, но нельзя также назвать и скупой, – а так себе, как огромное большинство: серединка на половинке.

– Да, серединка… – задумчиво повторил Былеев. – Но опять повторяю: относитесь к людям сердечнее, с большим участием. Верьте, от этого вам будет гораздо лучше, вы даже здоровее сделаетесь, поправитесь, а то вы теперь такая худенькая, выглядите совсем девочкой.

– Ну, едва ли от этого я могу сделаться толще, – улыбнулась я.

– Нет, кроме шуток; это превосходный рецепт. Живите сердечною жизнью; полюбите кого-нибудь…

Э, опять за старое! с неудовольствием подумала я, вспоминая его разговор на ту же тему на пароходе. Вновь начнутся старые, надоевшие мне рассуждения, извольте их слушать. И я сказала недовольным и скучающим тоном:

– Ну, опять…

Он не обратил на это внимания. Тогда, желая дать ему понять всю нелепость этого предложения, я описала свою жизнь, в которой не было ни повода, ни места для подобного чувства. Но его было трудно урезонить: он настаивал на своем, говоря, что сердце не знает препятствий. Я решилась упомянуть и о моей наружности, о которой я слышала столько насмешек, и о молодых людях, которые всегда старались избегать моего общества.

– Вы говорите неправду, – преспокойно возразил Былеев. – Вы хорошенькая, я это говорю без малейшего желания сказать вам комплимент, я это даже слыхал от других лиц.

Мне было до того скучно, что не только не хотелось спорить, но и советы офицера показались мне, как говорится, ни к селу ни к городу. А он, между тем, продолжал уверять меня, как хорошо найти себе человека, которого можно любить, как это случается со всеми, и что это закон природы… Пользуясь моментом, я постаралась свести разговор на сестру.

– Вы не подумайте, что я совсем отрицаю любовь; нет, я признаю, что она существует только для избранных натур, а так как я принадлежу к массе – мне нечего и думать о ней.

– Я не согласен. По-моему, она существует для всех людей. Кто же вам сказал так? – спросил он.

– Жених сестры…

Узнав, что В. такой же, как и сестра, офицер возразил:

– Из этого еще не следует считать его идеальным.

– Допустим, но во всяком случае брак этот будет идеален; в смысле союза одного мужчины с одною женщиной. Я это высоко ценю.

– Да знаете ли вы, что есть люди, чистые телом, и развращенные душою и сердцем до последней степени? Невинность – это плод воспитания, и ее, мне кажется, нельзя ценить так высоко… Я видал людей, которые хотя и были «такие», но в сущности были все ужасные пошляки…

– Я прекрасно знаю, что вы всегда найдете себе оправдание, потеряв свою честь. (Моему собеседнику было 35 л., и свою молодость он проводил далеко не свято, по его собственному признанию.) Конечно, и между вами встречаются хорошие люди, но все-таки я всегда буду сочувствовать такой любви и такому браку, потому что и он, и сестра равны, их брак будет чист пред Богом и пред людьми. Согласитесь, что девушке естественно предпочесть человека, вполне равного ей…

– Значит, вы не могли бы полюбить испорченного человека? не пошли бы за него? – вдруг спросил меня Былеев. Я пожала плечами, но он настойчиво требовал ответа.

– Г-м! Уж если меня когда-нибудь судьба поставит в такое безвыходное положение, можно сказать – прижмет к стене, то я выйду не иначе, как по самому хладнокровному расчету, взвешу все «за» и «против»… – фантазировала я, в глубине души недоумевая, зачем я отвечаю на такой вопрос, который должна была бы оставить без ответа.

– Ну, а если вы полюбите такого человека? – не унимался офицер.

– Тогда… тогда… (я чуть не расхохоталась, – до того показалось мне смешно его предположение) я и виду никому не покажу… Лучше сама себя изломаю и скорее умру, чем выдам себя! – храбро ответила я, в то же время думая: ну, к чему я наврала, лучше было бы прямо сказать ему, что этого никогда быть не может.

Былеев уезжал на другой день в Москву; мы простились с ним у ворот нашего дома.

Вечером, лежа в постели и подумав о нашем разговоре, о том, как относиться к людям, – я невольно упрекнула себя, зачем не поблагодарила его за этот добрый совет.

15 августа, 1-й ч. н. Сегодня день моего совершеннолетия. Утром мама, крепко обняв меня, поздравила, заплакала и вдруг начала целовать меня без конца с какою-то страстною нежностью… Я стояла неподвижно, опустив руки… я, которую до глубины души трогает всякая неожиданная ласка – чувствовала, что внутри ничто не шевельнулось, что нет ответа на эти ласки. Я не сделала никакого движения, чтобы высвободиться из объятий мамы, и только время