Время нашей беды - Александр Афанасьев

Припарковаться тут было негде – но я внаглую поставил машину и стал ждать.

Полина появилась быстро… черная юбка и белый плащ, я сразу ее узнал. Вот что мне в ней нравится – это врожденный стиль. Есть такие, которых хоть в бриллианты обряди – деревня деревней. Полина совершенно не такая – хотя родом…

А хотя – чем Харьков так уж плох? Большой город… и не их вина, харьковчан, что в их городе сейчас такое.

Выбрав момент, я посигналил.

– Садись…

Краем глаза заметил милиционера. Пора сваливать.

После моего переезда в Москву мои отношения с Полиной… скажем так, начали немного развиваться, хотя именно что немного. Иногда я приходил к ней, и она воспринимала это как должное. После того как я переехал в Москву, бывать я у нее стал чаще. Но не более того. Может, это было плохо… не знаю. Но мне кажется, что и она боялась того, что несколько шагов дальше, и все рассыплется…

Мы победили. Была большая раздача призов – и Ющук без проблем устроил ее в аппарат Думы. Место не слишком денежное, но зато перспективное с точки зрения записи в резюме. У нас всегда сохранялся некий пиетет перед властью. Работая в Госдуме, она уже была сотрудником государственного аппарата, а не девочкой с сомнительным резюме и еще более сомнительным местом происхождения. Не зря Харьков называют «постсоветской столицей любви…»

Теперь она была сотрудником Государственной думы. Звучит по‑любому…

– Как работается?

Полина пожала плечами.

– Нормально. Коллектив хороший…

– Смотри, депутата какого не подцепи.

– А что – ревнуешь?

– Конечно.

Она серьезно посмотрела на меня.

– Не подцеплю.

Когда вот такие вот вещи… черт… не знаю, как и реагировать.

– А куда мы едем?

– А не скажу… Сейчас заберем кое‑что и поедем покушаем. А потом будет сюрприз…

В Подмосковье, в логистическом центре деловых линий, я получил груз – два тяжеленных баула – и погрузил их в багажник. Потом рванул по трассе, в сторону Владимира…

Это была первая женщина, которую я привел в свой новый дом.

Да… теперь здесь мой новый дом. В Уральске дома больше нет, и, наверное, навсегда, а в Москве у меня дома никогда не будет…

Было тихо.

Я советую вам: если хотите послушать тишину – поезжайте в деревню. Нет, не на пригородную усадьбу, а в настоящую деревню, далеко. Только там вы услышите настоящую тишину, которую не нарушает даже перебрех собак. И увидите настоящее небо. Звездное…

Мы сюда не вписывались. Я… Полина… «Ауди» с номерами Госдумы и грузом в багажнике. Но я хотел быть здесь…

Именно сегодня я хотел быть здесь. Чтобы позволить себе хоть немного передохнуть перед новым раундом войны. В предыдущем я едва остался в живых в Казани…

– Осторожно. Потолки низкие.

Полина пригнулась, проходя через низкую притолоку, я с усилием закрыл дверь и включил свет.

– Ну… как тебе приданое?

Ночью я проснулся первым. Мы легли на старомодной кровати с никелированными шарами – хотя с трудом на ней поместились…

Было тихо. В задернутое ситцевой занавеской на веревочке окно светили звезды…

Я встал… прислушался… Полинка довольно сопела во сне. Не прикрывая дверь, чтобы не нашуметь, я вышел из дома, открыл багажник машины. Достал мешки… один из них больно ударил по ноге, я сквозь зубы выругался. Там, сзади, прислонена лестница, она ведет на чердак… вообще‑то это именуют «подвалка» и там хранят сено. Придется как‑то эту тяжесть туда затаскивать… сено там есть, я проверял. Немного, но есть…

В мешках было оружие, которое мне прислал из Уральска Ленар. «СИГ226», «МР5», «М4» и «М14» с оптическим прицелом. Патронов – достану и привезу из Москвы. Я был уверен, что рано или поздно оно мне пригодится…

Утром Полина решила, что меня надо накормить борщом. На мои возражения, что в доме ничего нет и супермаркета поблизости тоже нет, она лишь повязала найденную в шкафу косынку и отправилась по соседям.

Делать нечего – придется и мне кормежку отрабатывать. Пошел на двор… посмотреть, не надо ли чего сделать. У меня тут были инструменты… они использовались для подготовки схронов в лесу…

Через два часа у нас был борщ…

Причем вкусный.

– Ты здесь вырос? – спросила она. Она сидела и смотрела, как я ем… картина, которая проста и понятна, которой много сотен, если не тысяч, лет. Женщина сидит и смотрит, как ее мужчина ест…

– Нет. В соседней деревне, – сказал я.

– А почему не купил дом там?

– Лишние глаза… Того дома, где я вырос, больше нет. Его продали… а потом сломали. Этот принадлежал моим дальним родственникам… я был тут несколько раз. Видела… в саду вишни и сливы. Раньше было кому их собирать…

Она вдруг села рядом… прижалась ко мне.

– Когда я была маленькой… мы ездили к бабушке. У нее был такой же дом… только крыша в четыре наката, а не в два. Там мы сажали картошку, потому что у нас не было денег покупать ее… и там была собака. Я очень любила бабушку…

– А что произошло потом?

– Я уехала сюда. А она… она умерла.

Я ничего не ответил.

– Почему так… – спросила вдруг она, – почему теперь так?..

– Что?

– Ты понимаешь…

Я вздохнул.

– Знаешь… я никогда особенно не радовался тому, что происходило и происходит на Украине. И понимал, что мы тоже были неправы и рано или поздно придется отвечать. Не перед вами или перед США… перед богом… Когда я прилетел в Уральск, меня встречала таможня. И мент, который спросил меня, какова цель вашего визита в Татарстан. Я понял, что это и есть кара…

– Но почему? Почему нельзя просто жить… жить нормально? А?

Она ждала ответа. Я понимаю, я едва ли не вдвое старше, и она думает, что я знаю все. А я – ничего не знаю…

– Я думал об этом. Знаешь, раньше мало кто из мужчин умирал в своей постели. Это считалось роскошью. Война… революция… эпидемия какая‑нибудь. А после сорок пятого это стало нормой. Мы – дети и внуки тех, кто умер в своей постели. И за эти два поколения умерших в своей постели мы потеряли что‑то очень важное. А небесное равновесие рано или поздно воздаст всем свое. Вот нашему поколению, наверное, и придется платить по счетам.

– Не хочу… Не хочу… тебя потерять. Скажи, что ты…

– По дороге в Москву, – перебил я, – я остановился в Казани. Там стреляли. Террористы. Кто‑то, кто хочет спровоцировать резню. Не говори никому… но меня могли убить. И я – убил. Я убил их. Я говорю это для того, чтобы ты решила, стоит ли… дальше со мной. Может, лучше и не стоит.