С того света - Бернард Вербер

– Дедушка уже говорил мне об этом.

– Это он, ваш дед Игнас, открыл мне ваши романы. Признаться, я думал, что после Жюля Верна, Баржавеля и Буля такой литературы, основанной на воображении, во Франции больше не осталось. К тому же ваши книги меня заинтриговали. Увидев, что вы считаете себя моим последователем, я вами заинтересовался.

– Какая честь!

– Хотите, скажу вам правду? Ваши романы мне не очень нравятся.

Габриель уязвлен услышанным.

– У вас замечательные мысли, но вы не требовательны к себе, хромает психология персонажей.

– Жаль…

– Жаль, что вы умерли, уверен, лет через десять вы бы сильно усовершенствовались. Ну, да ничего, здесь, в загробном мире, вы тоже продолжите развитие. Вам еще многому надо научиться. Хорошо то, что теперь вы располагаете временем.

– Что бы со мной было, если бы вы не вмешались при нападении Пугала?

– Вы бы застряли в состоянии перепуганного ребенка и не могли ни о чем думать, ничем интересоваться, кроме вашего мучителя. Ваш дух застыл бы.

– Как долго это продолжалось бы?

– Бывает по-разному. У некоторых этот столбняк затягивается на годы.

Габриель ежится.

– Вам бы попробовать внушить людям, что тяжеловесность современной французской литературы не позволяет интересоваться ею в других странах. Когда-то она была маяком мировой литературы, но ее так называемые защитники на самом деле – ее могильщики. Скоро никто уже не проявит интереса к этим французским романам без интриги: одной славы их авторов окажется недостаточно.

– Именно против этого я сражался. При жизни…

– Чтобы побороть эту тенденцию, надо продолжать сражение и в загробном мире. Но учтите, ваши противники очень сильны, объединены и организованы.

Артур Конан Дойл предлагает Габриелю Уэллсу полетать с ним над Парижем.

– Ваша смерть была легкой, но подумайте обо всех этих дурно кончивших писателях, обо всех этих севших на мель китах. Вспоминаю писателей, на чьи конференции никто не приходил: бедняги часами дожидались гипотетического охотника за автографами. Видал я и таких авторов на излете карьеры, причем крупных, которым отказывали все издатели и которым следовало бы публиковаться под псевдонимами. Некоторые, утратив всякую гордость, позорились, соглашаясь на самую предосудительную подработку. Они становились неграми при людях, не умевших писать: членах жюри литературных премий, критиках или, того хуже, профессорах литературы. Мне всегда казалось парадоксом, что молодое поколение натаскивают неудачники.

Конан Дойл смеется над собственной ремаркой. Габриель Уэллс, все еще под впечатлением от этой встречи, смущенно подхихикивает.

– У нашего брата нет пенсии, некому устраивать отходную вечеринку. Отходную нашей профессии поет растущее равнодушие публики. Ваше счастье, что вы через это не прошли.

Габриель соглашается, что не думал о том, как закончит в качестве писателя. Карьера была для него горой, подлежавшей штурму, с невидимой вершиной. Как сложится спуск вниз, он не успел представить. Благодаря Дойлу он внезапно осознает, что убийство позволило ему избежать испытания упадком и подарило почетный уход. Когда тебя убивают, ты уходишь как в романе. Впрочем, надо еще выяснить, убийство ли это; пока что некролог утверждает, что он умер во сне от остановки сердца.

– Я провел собственное расследование вашего убийства из чистого… Назовем это игрой ума. Муази ни при чем. При всем своем хвастовстве он, в сущности, слабак. Он повышает голос, проявляет агрессию, просто чтобы привлечь внимание, без этого для него нет жизни, а на самом деле он – продукт прессы, марионетка, телевизионный клоун. Он не представляет никакого интереса, даже как подозреваемый.

– Тогда кто?

– По-моему, не Сабрина Дункан и не Александр де Виламбрез ваши главные подозреваемые. Как Люси и Игнас, я склонен подозревать вашего брата-близнеца. Ключ к загадке – то, что он варганит в своей секретной лаборатории.

– Секретная лаборатория? Вы видели, чем он там занимается?

– Я не видел ничего, кроме батареи компьютеров и приборов. Он не принимает наркотиков и не пьет спиртного, поэтому я не могу залезть к нему в голову и понять, что к чему. Увы, теперь я должен вас покинуть. Приятно с вами поболтать, но меня ждут на спиритическом сеансе.

– Простите за вопрос: вы и на том свете занимаетесь спиритизмом?

– Да, я занимался этим при жизни с целой группой писателей, и мы решили не останавливаться, оказавшись по ту сторону зеркала.

– Не будет нескромным спросить, кто ваши компаньоны по сеансу?

– Вы должны их знать: Эдгар По, Г.Ф. Лавкрафт, ваш однофамилец Герберт Уэллс, Олдос Хаксли. Есть и ваши соотечественники: Бальзак, Гюго, Александр Дюма, Теофиль Готье, Жорж Санд. Получается «спиритизм наизнанку».

Конан Дойл смеется над собственной формулой. Габриель Уэллс отмечает свойственную им обоим привычку придумывать ударные фразы, способные служить отправными точками для повествования.

– Знаете, месье Уэллс, многие блуждающие души полагают, что они живые, а мир живых – сплошь мертвецы. Вот вам доказательство всемогущества разума: мы – те, кем себя считаем.

Во взгляде Дойла снова видно лукавство, словно он говорит: «Это тоже стоит записать, пригодится».

– Так что вперед, к брату, раскройте уже дело Габриеля Уэллса! И еще одно, вдруг это вам поможет: он сейчас у себя в лаборатории, в военном центре волновых исследований. Северное крыло, лаборатория L63. Там он проводит свои собственные эксперименты.

Габриель тепло благодарит писателя и без задержки мчится в научный центр. Вопреки тому, что он воображал, лаборатория L63 не ютится под землей, она находится в северной башне, под куполом, как у обсерватории.

Но брата он застает не у телескопа, а у невиданного аппарата непонятного предназначения. Он облетает агрегат, тщательно рассматривая его со всех сторон, но так и не может догадаться, для чего он служит.

– Это не то, что вы думаете.

Под потолком болтается еще одна эктоплазма, сложившая руки на груди.

– Что вы здесь делаете? – интересуется Габриель.

– А вы?

– Это мой брат-близнец.

– Это мое изобретение.

61. Энциклопедия: устройство для общения с мертвецами

Американский изобретатель, ученый и промышленник Томас Эдисон (1847–1931) прославился тем, что зарегистрировал вместе со своими сотрудниками более тысячи патентов на изобретения, самые знаменитые из которых – телеграф, микрофон, электролампочка, флуоресцентная лампа, щелочная батарея, фонограф и даже электрический стул.