Месть еврея - Вера Крыжановская

— Рауль! — воскликнула Валерия вне себя.— Кля­нусь тебе спасением души моей, что я невиновна, что я никогда не принадлежала банкиру.

В этом крике прозвучала такая правда, что князь на минуту поколебался.

— Невиновна! — насмешливо сказал он.— Ты, кото­рая, позабыв чувство стыда и собственного достоинства, в подвенечном платье бегала в дом молодого человека, кото­рый был тебе уже чужим? Невиновна ты, которая через год после свадьбы носила медальон, где с одной стороны был портрет мужа, а с другой волосы и портрет любовника?

Он вынул из кармана злополучный медальон, от­крыл его и, положив возле портрета маленького Амедея, сказал:

— Судите сами об этом. Сличите эти два портрета, и у вас не останется никакого сомнения насчет происхож­дения маленького князя Орохая.

Старый граф побагровел, глаза его налились кровью, он бросился на дочь и так схватил ее за руку, что она упала на колени.

— Признайся в своей вине, негодная, опозорившая наше имя! — крикнул он, продолжая с ожесточением ее дергать.

— Не троньте ее! — сказал Рауль, бросаясь к жене, и оттолкнул руку графа, помогая Валерии встать. — Я один бы имел право мстить, но отказался от этого права. Моя дорогая мать, умирая, просила меня поща­дить жену и ребенка. Из уважения к этой предсмерт­ной просьбе, а также для ограждения чести моего и вашего имени я буду молчать, не разойдусь с Вале­рией. Но я не могу жить с ней, между нами разверзлась пропасть; мир и доверие убиты навсегда. Сегодня я был у командира и подал в отставку. Через неделю, думаю, мне можно будет уехать под предлогом путе­шествия, ребенок же останется при матери, и...

Валерия, бледная, чуть живая, безмолвно слушала его; но при последних словах она схватила руку князя и голосом, проникнутым глубоким чувством правоты, проговорила:

— Ах, Рауль, если бы ты знал, как несправедлив ко мне. Вся моя вина в том, что я носила этот медаль­он, но я полагала, что Мейер умер, когда дала в Неа­поле вставить его портрет в медальон, который ты мне подарил, а потом не знала как его вынуть. Давно уже сердце мое не принадлежит ему и воспоминание о нем для меня — тяжелый сон. Сходство ребенка с ним не­понятная злая случайность, так как я всегда была верна тебе. И если есть правда у Бога, то невиновность моя бу­дет доказана, и тогда ты поймешь, что совершил пре­ступление, не признав ребенка за своего сына. Клянусь тебе еще... — Она не договорила, порывисто прижала к сердцу руку, голова ее запрокинулась. Она упала бы на пол, если бы Рауль не подхватил ее.

С помощью Антуанетты Рудольф отнес сестру в ее комнату, а Рауль подошел к расстроенному графу, кото­рый бессильно опустился в кресло.

— Успокойтесь, отец,— сказал ему князь,— я сделаю все, чтобы наш разрыв не подвергся огласке. Валерия ос­танется здесь полновластной госпожой, она будет поль­зоваться всеми доходами, какими пользовалась до сих пор. Моему нотариусу, равно как и моим управляющим будет дано распоряжение доставлять ей необходимые суммы для поддержания дома, а я отправлюсь путе­шествовать, чтобы рассеять мою скорбь, и злым язы­кам не будет никакой пищи для сплетен.

— Ах, я бы желал лучше видеть ее мертвой,— про­шептал граф, пожимая руку зятя, и слезы отчаяния и угрызения совести скатились по его щеке.

Валерия не приходила в себя, у нее открылась го­рячка, и доктора нашли болезнь весьма опасной. В те­чение недели жизнь ее была на волоске, но молодость взяла свое. Верный своему намерению избегать всего, что только может дать повод к сплетням, князь остался в городе, и только через две недели, когда доктора призна­ли Валерию выздоравливающей, он решился уехать;

Трудно описать его чувства в течение этого времени. Слова его жены и тон ее голоса трогали его; воспомина­ние о душевной муке, отразившейся на прелестном лице Валерии, преследовали его, будя в нем прежнюю страст­ную любовь, но при мысли о подавляющих доказа­тельствах ее виновности в сердце его снова поднималась буря и кипела решимость расстаться с ней навсегда, Тем не менее, накануне отъезда им овладело непобедимое же­лание взглянуть последний раз на больную. Уехать, да­же не взглянув на нее, показалось ему невозможным.

Он нерешительно направился к спальне Валерии и при­поднял портьеру, окинув взглядом комнату. В несколь­ких шагах от кровати Антуанетта в пеньюаре сидела у стола, освещенного лампой с абажуром. Склонясь над молитвенником она, казалось, погрузилась в молитву.

— Антуанетта,— позвал тихо Рауль.

Вздрогнув, она подняла голову и, увидев князя, тот­час подошла к нему и подвела его к кровати. Тень от атласных занавесей и кружев падала на Валерию, и бледная неподвижная головка ее едва отделялась от батиста подушек, вследствие истощения. Она спала тя­желым сном, и ее тонкое исхудалое лицо носило отпе­чаток такого страдания, что Рауль вздрогнул. Он молча смотрел на нее несколько минут, затем склонился и при­пал губами к ее холодной ручке, лежащей сверх одеяла.

Антуанетта видела, что он плачет, и когда он повер­нулся к ней, сказала умоляющим голосом:

— Ах, Рауль, послушайся голоса своего сердца, ос­танься, и все будет хорошо. Несмотря на все кажущиеся улики, я вполне уверена в том, что Валерия невиновна. Останься, счастье вернется.

— Ты требуешь от меня невозможного, Антуанетта. Пока не изгладится страшное подозрение относительно происхождения Амедея, никто не в состоянии уничтожить пропасть, которая отделяет меня от Валерии. Ах, если бы она могла оправдаться! Но она не может этого сде­лать. Не говори же ей, что я приходил сюда, и когда она оправится, отдай ей этот медальон. Теперь мне всё равно, если он будет у нее, так как мое счастье разру­шено безвозвратно. Прощай, дорогой друг, прощай! Не забывай в твоих молитвах одинокого скитальца, кото­рый будет искать по свету душевного мира и забвения!

С трудом сдерживая рыдания, Антуанетта обняла его.

— Конечно, я буду молить бога, чтобы он разъяснил эту печальную тайну и возвратил тебя в наши объятия. Но, Рауль, неужели ты в самом деле хочешь уехать, быть может, на целые годы, не простясь с Амедеем?

— Нет! Нет! — воскликнул Рауль.— Я не могу ви­деть его. Это живой образ ненавистного мне человека, живое доказательство моего несчастья.

— А он все-таки твой сын. Умирая, твоя мать бла­гословила и обняла его, и это благословение освятило невинного малютку. Ты не можешь уехать, не прижав его еще раз к своему сердцу.

Растроганный Рауль поддался убеждению Антуанет­ты и пошел вслед за ней в комнаты сына. Они остано­вились на пороге, заслоненные портьерой. Амедея укла­дывали спать и, стоя на коленях в кроватке, он читал своим чистым детским голосом вечернюю молитву: «Отец небесный, даруй папе и маме здоровья и счастья, а мне помоги быть послушным, чтобы расти им на радость».

— Уйдите, Марго,— сказала Антуанетта няне, вхо­дя первой.

— Амедей, завидя отца, которого боготворил, мигом вскочил и, радостно вскрикнув, протянул ему свои ру­чонки. Он был очарователен в ночной рубашечке с кру­жевами, с блестящими глазами и счастливой улыбкой. Рауль взял его и прижал к своей груди, слезы душили его.