Храм на рассвете - Юкио Мисима

Зачем? Во всяком случае, среди пламени, мрака, воплей толпы уронили большую грудь. Это, правда, была всего лишь ее атласная оболочка, но черная кружевная форма ясно говорила о высоте и упругости груди, которую поддерживала. Женщина гордилась ею и именно потому умышленно бросила бюстгальтер, — луна явилась в мятежном мраке, отшвырнув в сторону свою светящуюся корону. Иманиси подобрал всего лишь корону, но ему казалось, что так он явственнее, чем если бы нашел саму грудь, ощущает все — ее тепло, то, как она хитро ускользает от прикосновений, чувственные воспоминания, кружащиеся вокруг нее, словно мошки вокруг лампы. Иманиси вдруг потянул носом. Бюстгальтер был пропитан запахом дешевых духов, который не могла отбить даже грязь. «Наверное, проститутка, промышляющая среди американцев», — решил Иманиси.

— Противный, — госпожа Цубакихара по-настоящему рассердилась. Слова, которые были ей неприятны, всегда имели оттенок уважаемой ею критики, но она не могла допустить, чтобы ей внушали отвращение грязными жестами. Более того, это была не критика, а насмешка, этакий ядовитый намек. Она, едва взглянув, сразу отметила большой размер этого лифчика без бретелек и почувствовала, что Иманиси молча презирает ее перезрелую, обвисшую грудь.

В двух шагах от площади перед станцией Сибуя проходила дорога, ведшая от подножия холма Догэндзака к кварталу Сёто, с закусочными, наскоро построенными вдоль нее на месте бывших пожарищ. Дорога имела вполне обычный вид. Уже в этот час здесь слонялись пьяницы, неоновые лампочки над головой напоминали стайку золотых рыбок.

«Если не поторопиться, ад вернется. Прямо сейчас все начнет гибнуть, если не поторопиться», — подумал Иманиси. Опасность, которой он только что избежал, которая перестала ему угрожать, вызвала на щеках румянец. И, не дожидаясь упреков со стороны госпожи Цубакихара, он уронил черный бюстгальтер на дорогу, на которую оседала душная влажность.

Иманиси был одержим навязчивой идеей, суть которой состояла в следующем: если гибель не коснется тела чуть раньше, то возобладают силы ада повседневной жизни, которая пожирает тело, если гибель не придет на день раньше, тебя на день больше будут терзать собственные фантазии. Может быть, то был неосознанный страх перед тем, что при жизни раскроется его несомненная заурядность.

В любом незначительном явлении Иманиси ловил признаки крушения мира. Если человек хочет предвидений, он их не пропустит.

Скорее бы революция! Иманиси не знал, чего он хочет — левой революции или правой. Хорошо, если бы революция привела его, жившего за счет фирмы отца, на гильотину. Но сколько бы он ни распространялся о собственном моральном уродстве, его беспокоило, как к этому отнесется толпа. А что, если они воспринимают это как покаяние?! Если придет тот день, когда на оживленной площади перед вокзалом установят гильотину и кровь зальет обыденность, может статься, и он благодаря смерти окажется в числе тех, «о ком помнят». Он содрогнулся, представив себя на грубо сколоченном помосте, построенном в торговом квартале, где висящие кругом флаги извещают о крупных летних распродажах, — на помосте, как на месте проведения лотереи, затянутом красной и белой материей, а на нож гильотины наклеен ярлык дешевой распродажи.

Госпожа Цубакихара потянула погруженного в свои мечты Иманиси за рукав, обращая его внимание на ворота гостиницы. Служанка, которая находилась в комнатке рядом с воротами, молча проводила их в комнату для свиданий. Они остались вдвоем, и тут душу все еще нервничавшего Иманиси тронул шум речушки.

Они заказали вареную курицу и сакэ, и, пока ждали еду, как всегда довольно долго, госпожа Цубакихара силой повела Иманиси к умывальнику, пустила воду и, стоя рядом, внимательно следила, как он мыл руки.

— Еще, еще, — повторяла она.

Иманиси, который сначала недоумевал, зачем его заставили мыть руки, по серьезному виду женщины понял, что виной тому подобранный черный бюстгальтер.

— Нет, мой лучше, — женщина, словно зациклившись, намылила Иманиси руки и, не обращая внимания на то, что в обшитом медью углу умывальника стоит оглушительный шум воды и брызги летят во все стороны, до конца отвернула кран. В конце концов руки у Иманиси просто заболели.

— Наверное, хватит.

— Нет. Вы что, собираетесь касаться меня этими руками? Касаться меня — значит касаться воспоминаний о сыне, которыми наполнено все мое тело. Касаться священных воспоминаний об Акио, касаться бога — и такими грязными руками… — Она поспешно отвернулась и прижала к глазам платок.

Иманиси, массируя руки, по которым била вода, повел взглядом в ее сторону. Если госпожа Цубакихара перешла к слезам, это означало уже «достаточно», и она готова принять то, что вызвало ее душевное волнение.

Вскоре, когда они уже пили сакэ, Иманиси произнес тоном избалованного ребенка:

— Я хочу скорее умереть.

— Я тоже, — присоединилась к нему женщина, у нее на белой, как бумага, коже от выпитого появился легкий румянец.

За раздвинутой перегородкой в соседней комнате поблескивала неровная поверхность голубого одеяла из шелка, и казалось, шелк дышит, здесь, на столе, разливался пунцовый цвет от расписанных раковин, украшавших жаровню, дававшую тепло, бормотала вода, кипевшая в глиняном горшке.

И Иманиси, и госпожа Цубакихара молча, не разговаривая, чего-то ждали. Скорее всего, одного и того же.

Госпожа Цубакихара приходила на эти тайные свидания украдкой от Макико и, опьяненная сознанием вины и ожиданием кары, мечтала, что вот сейчас сюда войдет Макико с острым красным карандашом. «Стих не слагается. Я буду смотреть на вас, попробуйте всем видом изобразить печаль. Я здесь именно для этого, Цубакихара».

А Иманиси оставался верен себе: он мечтал снова почувствовать на своем теле тот, обливающий отвращением взгляд Макико. Та первая ночь на даче в Готэмбе была вершиной мечты, которую он старался снова достичь, встречаясь здесь с госпожой Цубакихара. На этой вершине звездой застыл прозрачный взгляд Макико. Ему просто необходимо было почувствовать его еще раз.

Без глаз Макико, наблюдавших за ними, интимные отношения Иманиси и госпожи Цубакихара казались фальшивыми, приобретали оттенок вульгарного сожительства. Ведь именно она соединила их во имя своей возвышенной, благородной цели. Тот острый, как у богини, взгляд, сверкавший в полутемной спальне, взгляд свидетеля, который, сведя их, отвергал их связь, разрешая ее, презирал их и против воли признавал некую тайную справедливость их отношений. Вдали от этих глаз они были всего лишь клочками ряски, плававшими по поверхности событий, а связь этих двух людей — женщины, целиком поглощенной видениями прошлого, мужчины, живущего иллюзорным будущим, — эта связь была всего лишь соприкосновением неодушевленных предметов, так касаются друг друга шашки в коробке.

И Иманиси казалось, что в спальне, там, куда не падает свет, уже давно сидит и ждет их интимной близости Макико. Это ощущение усиливалось, Иманиси чувствовал, что должен обязательно в этом убедиться, и встал, чтобы заглянуть в спальню, — госпожа Цубакихара ничего не сказала, и он понял, что она чувствует то же самое. В небольшой комнатке, в углу тянулись вверх одни лишь лиловые ирисы в подвесной вазе…