Ричард Длинные Руки - коннетабль - Гай Юлий Орловский

– Что-о-о?

– Платок, – повторил я. – Как думаете, кончики узелка лучше над правым ухом или над левым?

Она нахмурилась.

– Да какая тебе разница?

– Ну да… – ответил я с обидой. – А если в этом какой-нибудь глубинный смысл, дошедший из бездны веков, благодаря народной памяти и патриотизму?.. Например, слева – гомосексуалист, справа – пидорас… Вдруг не так поймут? Да еще, как интеллигенты, в глаза не скажут, а за спиной будут сплетни размножать простым делением. И только будучи старым и дряхлым, на краю могилы узнаю, кем меня считали всю жизнь и почему одни от меня шарахались, а другие, пра-а-ативные, липли…

Она с минуту лежала, слушая этот бред, затем одним прыжком вскочила на ноги, ее рука деловито цапнула жилет и брюки, я смотрел, как одевается, не поворачиваясь ко мне.

– Не понимаю, – буркнула она с отвращением, – что ты бормочешь.

– Проблемы бытия решаю, – ответил я смиренно. – У таких, как я, все – проблемы бытия. С прописной. Когда нет серьезных проблем – войну приходится начинать из-за неверно завязанного галстука. Или платочка. Вот и думаю, а что, если узелок наверх, чтобы ушки торчали, как у зайчика?.. Будет игривый намек на плейбоя, а это уже миру мир…

Она смотрела с яростью, я говорил все тише, а то убьет за умные мысли, женщины все такие: можно либо говорить только о них, либо молчать в тряпочку.

Я не сразу понял, что она делает на входе в нашу нишу: чертит линии, посыпает чем-то, бросила пару кристаллов и воткнула птичье перо.

– Вот только теперь можно, – сказала она.

Я послушно ждал, стараясь понять, что теперь можно. Она вытащила из мешка завернутый в чистую тряпку хлеб, сыр и сушеные куски мяса. Я сидел смирно, она остро взглянула на меня.

– Мне ты не нужен, – сказала она безапелляционно, – но у этих пятерых оказалось слишком много корней уганавы. Бросать жалко, а нести все тяжело. Ты понесешь часть.

Я сказал смиренно:

– Да мне ничего не нужно…

Она рыкнула:

– Дурак, это не тебе! Это мое. Но понесешь ты. А за это позволю тебе идти некоторое время со мной. Сзади. Понял?

– Понял-понял, – сказал я поспешно. – Только я, эта… слабый. К отягощениям не приучен. Я лучше всего умею лежать на диване… Здесь я просто мастер.

Она устрашающе перекривила рожу.

– Меня не интересует, что ты умеешь. Будешь делать, что скажу. Или проваливай прямо сейчас. Убивать в спину не буду. Все равно у тебя ничего интересного для меня нет.

Я смиренно помалкивал. Она пару раз посмотрела с вызовом, буду ли возражать, но я тихо сопел и опускал глазки. Наконец она смилостивилась и придвинула в мою сторону хлеб и сыр.

– Ешь.

– Спасибо, леди Джильдина, – сказал я смиренно. – Вы такая добрая, такая добрая… Даже не ударили!

Она сердито сверкнула глазами, я уже думал, что заставит перейти на "ты", мы ж в походе, какие тут церемонии, однако она сказала только:

– Ешь и ложись. Я хожу быстро. Отстанешь – брошу.

– А уганава? – спросил я коварно.

– Понесу, – сказала она.

Я спросил вкрадчиво:

– Вы в самом деле сможете провести меня к Барьеру?

Она поморщилась.

– Никуда не поведу. Я иду в одно место… но оно рядом с Барьером. Если не отстанешь, увидишь свой Барьер, хотя не понимаю, зачем он тебе.

– Сие тайна великая есть, – вздохнул я. – Даже от меня. Такое бывает, жизнь мудра.

– Не для всех, – отрезала она.

– Да я знаю, – вздохнул я, – к жизни нужно относиться проще, однако что поделаешь, если я такой сложный, уникальный, замечательный, утонченный, изысканный, одухотворенный…

Она скривилась и дальше не слушала, а я некоторое время перебирал эпитеты, пока не сообразил, что постепенно перешел по дуге к "своеобразный", "неуравновешенный", "нерасчетливый", "ошибающийся", "глуповатый", "соплежуйный", и до "полное говно" остался один шажок.

Я улегся, но как не ноет все тело, требуя немедленно провалиться в спасительный сон, я задействовал чутье и просмотрел шварценеггершу на предмет, планирует ли убить меня ночью. Вроде бы нет, однако с такими все сложнее. Даже не в том, что у них в любой момент может возникнуть желание убить и тут же убьют, а что вообще убивают, как хищные насекомые, бездумно и без эмоций.

Ладно, рискну, подумал, проваливаясь в сон. Вроде бы пока я ей хотя бы нужен. Как и тем двум, в виде живой приманки и средства для разминирования.

Я проснулся, когда могучая звероженщина, подновив защитный барьер от ночных зверей, разогревала ломти мяса на небольшом огне. Я извинился, мол, ее видел во сне, она там крушила и повергала врагов толпами, а я так засмотрелся, что просто не мог оторваться от зрелища и потому проспал дольше, чем собирался.

Она холодно смолчала, я почтительно ждал, когда снимет куски мяса с прутьев. Первый она, попробовав, передала мне, я долго думал, расценивать это как знак уважения или жест презрения, мол, сильный мужчина заботится о слабой женщине. Она прожевала свою долю быстро, почти проглотила, пила совсем мало, словно берегла воду.

– Леди Джильдина, – спросил я, – а не будет ли с моей стороны очень большой дерзостью спросить у вас…

Она поморщилась:

– Что?

Голос ее был подобен львиному рыку.

– За что те двое хотели вас так нехорошо и несправедливо лишить вашей драгоценной и столь необходимой вам жизни?

Она пожала плечами:

– Здесь все хотят друг друга убить.

– Но не убивают же?

– До поры до времени, – ответила она холодно. – Тебя взяли, чтобы убить. Думаю, хотели погнать вперед, чтобы я убила, а они тем временем набросились бы на меня. Но убила бы тебя или нет, они тебя все равно бы убили и ограбили.

– Почему?

Она пожала плечами:

– А какой смысл делиться? Ты никто. Живое мясо, его пускают впереди как приманку. Уцелеешь по дороге – хорошо, но потом…

Я посмотрел на нее с ужасом. Я сам такое предположил, но она же всерьез…

– Леди Джильдина, я уверен, что имею дело с благороднейшей и одухотвореннейшей женщиной… даже девушкой, какая вообще когда-либо появлялась на свет! Вот у вас какие дельты! А широчайшие и большие круглые!

Она вытерла свой длинный ножище, вид у нее не лучше этого ножа, такой же холодный и неприступный.

– Не очень на такое рассчитывай, – проронила она равнодушно. – Я тоже не подам руки, когда будешь тонуть. Но и не толкну в трясину. Только и разница.