Эта прекрасная тайна - Луиз Пенни

– И удалось.

– Надеюсь.

Они мысленно вернулись к тому моменту на пристани. Гамаш протягивает руку, чтобы помочь Франкёру выйти из самолета. Выражение лица Франкёра. Взгляд.

Не неприязнь. Ненависть.

– Зачем сюда прилетел суперинтендант? – спросил брат Бернар.

– Не знаю.

Бовуар пытался говорить беззаботно. И ответил искренне. Он и в самом деле не знал. Но все равно почувствовал тревогу у себя в желудке, скребущую его изнутри.

Брат Бернар нахмурился, переваривая эту мысль:

– Им, вероятно, трудно работать вместе. Им часто приходится сотрудничать?

– Не часто.

Хватит, решил Бовуар. Он определенно не собирался рассказывать монаху о том последнем случае, когда Гамаш и Франкёр работали по одному делу. Об операции на заброшенной фабрике почти год назад. И о ее катастрофических результатах.

Он снова увидел, как Гамаш хватается за кромку стола и угрожающе подается к Франкёру, а тот бледнеет и отшатывается назад. Бовуар по пальцам одной руки мог пересчитать, сколько раз Гамаш повышал голос. Но в тот день он кричал. Прямо в лицо Франкёру.

Его ярость напугала тогда даже Бовуара.

И старший суперинтендант закричал в ответ.

Гамаш взял верх. Но только отступив. Извинившись. Он стал умолять Франкёра увидеть резон в его аргументации. Да, Гамаш умолял. Такую цену ему пришлось заплатить, чтобы заставить Франкёра действовать.

Бовуар никогда прежде не видел, чтобы шеф кого-то умолял. Но в тот день он изменил себе.

С того времени Гамаш и Франкёр почти не разговаривали. Вероятно, они обменялись парой слов на государственных похоронах полицейских, убитых во время той операции, хотя Бовуар сомневался. И может быть, еще несколькими словами во время церемонии, когда Франкёр прикреплял медаль за храбрость к мундиру старшего инспектора. Против воли самого Гамаша.

Но Франкёр настоял. Он знал, что для остального мира это будет выглядеть так, будто он, Франкёр, награждает старшего инспектора. Однако они оба знали правду.

Бовуар во время той церемонии находился среди публики. Он видел лицо шефа, когда ему на грудь прикрепляли медаль. Словно булавкой пронзили его сердце.

Наградили его по заслугам. Но награждающие имели совсем иные мотивы.

Бовуар знал, что его шеф заслужил награду, но Франкёр таким образом пытался унизить старшего инспектора. Публично наградить Гамаша за операцию, в ходе которой погибло и получило ранения столько агентов Квебекской полиции. Франкёр вручал ему медаль не в знак благодарности за все жизни, что спас Гамаш в тот день, а в знак порицания. Чтобы эта медаль оставалась постоянным напоминанием. Обо всех потерянных молодых жизнях.

Бовуар в тот момент мог бы убить Франкёра.

И опять он почувствовал коготь в желудке. Что-то пыталось пробраться из его нутра наружу. Ему отчаянно хотелось сменить тему разговора. Стереть воспоминания. О той церемонии, но главным образом о том ужасном дне на заброшенной фабрике.

Когда одной из потерянных жизней чуть не стала его собственная.

Когда одной из потерянных жизней чуть не стала жизнь шефа.

Бовуар подумал о маленьких таблетках размером с ягодку черники – он все еще держал пузырек с этими таблетками у себя в квартире. Подумал о той вспышке, что они приносили. Не терпкого вкуса, а благодатного забвения.

Они замораживали то, что пряталось в потайной комнате Бовуара.

Он не принимал ни оксикодона, ни парацетамола вот уже несколько месяцев, после жесткого разговора с шефом. Гамаш забрал у него таблетки. Отправил его на лечение.

В конечном счете из Бовуара мог бы получиться неплохой гильбертинец. Как и они, он жил в страхе. Не перед тем, что выскочит на него из темноты, а перед тем, что терпеливо ожидает внутри его собственных стен.

– Вам нехорошо?

Бовуар следовал за тихим голосом. Как если бы шел по разбросанным на тропинке конфеткам, указующим ему путь из леса.

– Могу я вам помочь? – Брат Бернар прикоснулся к руке Бовуара.

– Нет, я в порядке. Просто задумался о деле.

Монах, далеко не убежденный, что слышит правду, продолжал вглядываться в своего попутчика.

Бовуар порылся в памяти, собирая осколки в отчаянных поисках чего-то полезного. Дело. Дело. Приор. Убийство. Место преступления. Сад.

Сад.

– Мы говорили о саде настоятеля, – сказал Бовуар.

Голос его звучал грубовато, больше не приглашая к откровениям. Он и без того зашел слишком далеко.

– А что насчет сада? – спросил брат Бернар.

– Вы говорите, что все о нем знают. Но сами вы там никогда не бывали.

– Верно.

– А кто бывал?

– Все, кого приглашал отец Филипп.

Бовуар понял, что слушает не так внимательно, как следовало бы. Воспоминания и разбуженные ими чувства продолжали его отвлекать.

Не обида ли прозвучала сейчас в голосе брата Бернара?

Вряд ли, но внимание Бовуара расщепилось, и он сомневался. И снова он мысленно отругал Франкёра. За то, что появился там, куда его не звали. В монастыре. И в голове Бовуара. Влезая во все вокруг. Пробуждая то, что лучше оставлять спящим.

Он вспомнил один совет, данный психологом: что нужно делать, когда тобой овладевает беспокойство.

Дыши. Просто дыши.

Глубокий вдох. Выдох полной грудью.

– Что вы думаете о настоятеле? – спросил Бовуар, чувствуя легкое головокружение.

– О чем это вы?

Бовуар и сам не знал толком, о чем это он.

Глубокий вдох. Выдох полной грудью.

– Вы – один из сторонников настоятеля? – задал он первый попавшийся вопрос.

– Да.

– Почему? Почему вы не встали на сторону приора?

Монах принялся пинать камешек, и Бовуар невольно стал следить за тем, как тот пляшет и подпрыгивает на земляной тропке. До двери в монастырь было еще далеко. И он вдруг пожалел, что не остался в Благодатной церкви. Где царит мир и спокойствие. Где можно слушать монотонные песнопения. Погружаться в них.

Там нет хаоса. Нет никаких мыслей, никаких решений. Никаких грубых эмоций.

Глубокий вдох. Выдох полной грудью.

– Брат Матье – талантливый музыкант, – заговорил брат Бернар. – Он превратил наше призвание – пение хоралов – в нечто возвышенное. Он великий учитель и прирожденный руководитель. Он наполнил нашу жизнь смыслом и дал ей цель. Вдохнул жизнь в монастырь.

– Тогда почему он не стал настоятелем?

Тактика Бовуара действовала. Он последовал за своим дыханием и спокойным голосом монаха назад, внутрь своего тела.