Русский доктор в Америке. История успеха - Владимир Голяховский

— Надо бы всё-таки хоть что-то узнать об этом институте.

— Вот поеду в Бостон на интервью — и узнаю.

Ирина поддержала его:

— Если туда приглашают американцев, значит, кто-то из них туда поступает. Почему бы и ему не попробовать?

Младший созвонился с Бостоном и рано утром уехал. Вернулся он в тот же день к вечеру, радостно ворвался и закричал с порога:

— Меня приняли! Меня приняли! Надо только срочно внести тысячу долларов, и с января я могу начать заниматься.

Мы с Ириной переглянулись, не зная — радоваться или нет? Что-то уж очень легко его приняли и всё слишком просто. А он сбивчиво и возбуждённо рассказывал:

— Этот институт — обыкновенное коммерческое предприятие, его финансирует один богатый мужик, который продаёт зерно в Советский Союз. Надо платить за учёбу пять тысяч долларов в семестр, а жизнь там дешёвая. Да, ещё авиационный билет туда стоит пятьсот долларов. Преподаватели все американцы, и первые два года надо учиться там. А на вторые два года (в американских медицинских институтах учатся четыре года, после трёх лет в колледже) надо самому находить какой-нибудь госпиталь в Америке с врачами-преподавателями и учиться у них. И ещё — самое главное: мне зачли один год учёбы, так что мне там учиться всего один год, а потом приеду обратно.

Всё звучало довольно просто, кроме одного: где взять столько денег? А он так же возбуждённо продолжал:

— Я понимаю, если у вас нет таких денег, можно будет взять заём в банке на долгий срок, под высокие проценты. Я потом сам смогу выплатить — ведь через три года я уже стану врачом. Но первую тысячу надо послать завгра же, обязательно. Иначе они наберут достаточно студентов и мне не останется места. Со мной там было много американцев, которые не попали в институты здесь.

Мы с Ириной не спали и обсуждали этот новый проект всю ночь. В конце концов, раз всё это делается официально и много американцев хотят там учиться, значит, этому можно доверять. Денег таких у нас не было, но и пропустить такую возможность для нашего сына мы не должны — ведь это его будущее. Поэтому одну тысячу мы внесём завтра и станем думать, где раздобыть остальные.

— А может быть, подождать вносить пока деньги? — шептала мне Ирина, чтобы он как-нибудь не услышал в своей комнате.

— Я тоже подождал бы и сначала узнал побольше про эту Доминику, — шептал я ей в ответ. — Но ты же знаешь, какой он нетерпеливый. Если мы завтра не внесём и место пропадёт, что будет тогда?

Прямо с утра Младший подгонял меня, чтобы идти в банк. Мы были там первыми, и я выписал мани-ордер (специальная форма чека) и послал его заказным письмом ускоренной доставки (дорогим для нас). Настроение у Младшего сразу стало прекрасное — жизнь повернулась к нему радостной неожиданностью.

Наш единственный постоянный американский авторитет моя тётка Люба сказала:

— В Америке большое значение придаётся престижности учебного заведения, в котором учился. А этот медицинский институт не только не престижный, но и вообще никому не известный. Если Младший хочет иметь здесь хорошую докторскую карьеру, ему лучше поступить в престижный американский институт.

— О каком престиже ты говоришь, Люба? — возражал я. — В нашем положении не до престижа, а как пробиться любыми путями. Что, например, толку, что я был профессор престижного московского института? Младшему главное стать американским доктором, неважно, какой институт он окончил.

Теперь, по прошествии многих лет, я понимаю, что Люба была права. Практика четверти века показала мне, что почти все доктора из России, не имеющие за плечами престижа образования, смогли обосноваться только для лечения русской иммигрантской массы, не вписались в основную струю американской медицины. Нужны были особые счастливые обстоятельства, для того чтобы стать настоящим американским доктором. Но тогда ничего этого мы не учитывали и значения ничему не придавали.

Младший всё-таки пошёл к советнику по учебным делам в своём колледже. Советник выяснил, что институт в Доминике ещё не был включён в число институтов, которым доверяла Американская медицинская ассоциация. И он отговаривал Младшего от поступления. Но это не остановило его и даже не убедило нас:

— Подумаешь, какие дела — пока не включен, так потом будет включён, — думали все мы по неопытности.

И стали разведывать возможность получить Младшему ссуду в банке. Сунулись в один банк, в другой, в третий… но американские банки не любят рисковать, и ни один не давал ссуды для учёбы в непризнанном Америкой институте: как он сможет вернуть деньги, если нет уверенности, что он получит признаваемый здесь диплом?

А без ссуды мы не могли оплатить и один семестр, не то что весь курс учёбы. Мы объяснили сыну, что у нас просто нет столько денег, чтобы он не подумал, что мы не захотели ему дать. Поверил он или не поверил, но тяжело переживал неудачу.

— Эх, такая была шикарная возможность, — повторял он несколько дней. — А смогу ли я поступить в американский институт — это ещё вопрос. Может, на этом и закончить мечтать о медицине?..

Он опять помрачнел, редко выходил из своей комнаты, с нами разговаривал только на английском, заявил, что хочет избавиться от русского акцента. В нём происходили психологические перемены молодой души, впервые столкнувшейся с трудностями жизни. Мы с Ириной страдали и за него и из-за него тоже. Эх вы, дети, дети, сколько от вас радостей и сколько за вас переживаний!..

Мы даже не смогли получить обратно ту тысячу долларов, которую отослали. После длительных переговоров нам вернули лишь половину.

— Я говорила, что не надо было вносить деньги, не разузнав всего прежде! — попрекала меня Ирина. Но ведь я дал слово, что ничего не пожалею для его учёбы. Если бы тогда я не послал тот вступительный взнос, он обвинял бы в своём неуспехе нас.

Несколько лет спустя в газетах печаталась серия статей о тёмных махинациях в медицинском институте на острове Доминика, о том, что он стал простым коммерческим предприятием по продаже дипломов, что там учились подставные лица. У его «выпускников» отбирали дипломы, и они старались вернуть их судом. Может быть, судьба Младшего хранила его для чего-то лучшего?

Добрый старик доктор Лапидус был расстроен неудачей своих попыток помочь мне. И вскоре я получил от него ещё одно приглашение: прийти на заседание Научного общества ортопедических хирургов в Нью-Йоркскую академию медицины. Он, возможно, надеялся, что приобщение к цеху специалистов может дать мне ещё шанс заинтересовать собой кого-нибудь из них.

Хоть я и отчаялся в своих попытках, но это приглашение было мне интересно: как проводятся такие заседания в Америке? Что на них обсуждают? Всю мою рабочую жизнь я регулярно, раз в месяц, ходил на заседания Общества московских ортопедов, участвовал в научных полемиках, делал доклады, а потом даже был членом правления общества. Наши заседания проводились по вечерам, в конце недели; специального помещения у нас не было, мы собирались где-нибудь в больницах, где были аудитории (не во всех они были). Усталые врачи съезжались из своих поликлиник, травмпунктов и больниц после приёмов больных и операций. Половина русских ортопедов-травматологов были женщины — «врачихи», как их называли: хозяйки, матери, жёны. Им невероятно трудно было сочетать напряжённую работу с ведением нелёгкого домашнего хозяйства, они часто говорили: «Когда я на работе, я постоянно думаю о доме, а когда я дома, я постоянно думаю о работе». Но заседания общества вменялись в обязанность, а заканчивались они поздно, и купить домой продукты в те дни они не могли. И вот между работой и заседанием они кидались торопливо обежать несколько продуктовых магазинов, потолкаться в очередях, потом с сумками в руках трястись в тесных вагонах метро и трамваев. Являлись они, как правило, с опозданием, взмыленные, волоча в обеих руках сумки-авоськи. А опаздывать было нехорошо: председатель научного общества, кто-либо из солидных профессоров, мог сделать замечание. Я как сейчас вижу усталые лица тех врачих: взъерошенные и со смущенными глазами, они виновато пробирались на свободное место, под осуждающим взглядом председателя. Там они плюхались на стул или скамейку и, наконец-то, переводили дыхание. Кто и о чём выступал — это им в тот момент было безразлично, им хотелось только одного — передохнуть. Заседания общества были лишней нагрузкой в их нелёгкой жизни.