К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон

на каменный стол свою сумочку, неторопливо сняла перчатки — в них было слишком жарко сегодня. Клавьер не спускал с меня глаз.

— Так что? — наконец спросил он нетерпеливо. — Чего вы хотели от меня? И что, собственно, я могу вам дать, если вы приобрели такого поклонника — первого консула?

Я улыбнулась, задумчиво обводя ноготком контуры мраморной столешницы. Мне не хотелось спешить и говорить о своей цели сразу. Я многое знала о Клавьере; кроме того, не так давно он имел неосторожность выболтать мне свои планы «похищения» первого консула — тогда, когда считал меня безутешной роялисткой, прибывшей в Париж поддержать мужа… Конечно, он сожалеет об этом сейчас… Я могла бы, по сути, заставить его делать что угодно, шантажируя тем, что знаю о нем, и слегка наслаждалась тем, что он понимает, в какой ловушке оказался. Сколько бы он ни бравировал и ни писал о том, что выслушает меня «небескорыстно», от разговора он отказаться не мог — это было бы ему самому дороже!

— Какая красивая ротонда, не правда ли, гражданин Клавьер? Не знаю, как живете вы, но моя жизнь в Бретани была устроена очень комфортно. До чего великолепен парк в Белых Липах! У меня там есть и подземная река… и грот Фетиды… и грот Дианы с очаровательным родником-фонтаном… Мальмезон не сравнится с ним, сколько бы Жозефина ни старалась.

Моя болтовня была легкомысленна, голос звучал, как музыка. Клавьер приблизился. Скинув сюртук из тонкого серого сукна, сел напротив — высокий, мощный. Под тонким батистом сорочки на груди у него играли мускулы. Тревоги не было на его лице. Кажется, он даже готов был принять мою игру, не показывая, что насторожен, и его самообладание волей-неволей вызывало уважение.

— Гм, ваш парк? — повторил он, сделав гримасу. — Чепуха. Разве парк какого-то провинциального герцога выдержит хотя бы приблизительное сравнение с Мальмезоном? Сюда вбуханы целые миллионы Итальянской кампании.

Мой палец продолжал легко скользить по мраморной глади стола. Мы сидели друг против друга, вечные соперники в этой жизни, и я думала: удастся ли мне договориться с ним о первой честной сделке? Можно ли доверять ему хоть на йоту?

— Однако у нас великолепный парк. Прадед моего возлюбленного супруга, представляете, был генерал-губернатором Луизианы. — Я сделала паузу, чтобы он хорошо расслышал название. — Он вывез из Нового Света уйму восхитительных растений, включая американские ели и тюльпановые деревья. Когда я вышла замуж за герцога дю Шатлэ, я была потрясена этим — ничего подобного больше во Франции нет.

— Думаю, вы преувеличиваете, мадам, — возразил он, изогнув бровь и будто подхватив мою светскую беседу. — Я даже уверен в этом. А после того, как Буден[49] привезет для мадам Бонапарт из Австралии целое стадо кенгуру, страусов и еще черт знает каких крокодилов, здесь будет такой знатный зверинец, что ваши — как там их? — Белые Липы провалятся от стыда под землю.

Я засмеялась.

— А мне и не нужен зверинец. Животные, которые плохо пахнут и скачут по аллеям? Нет, увольте.

Чуть наклонившись к нему, я негромко разъяснила:

— По нашей подземной реке можно плавать на лодке. В потолке шлюза сделаны люки, и если плывешь вечером, можно видеть, как мерцают звезды в небе. Это очаровательно! Мой муж когда-то заворожил меня этим.

Тень промелькнула по лицу Клавьера.

— И что? — переспросил он почти грубо. — Вы для этого меня позвали? Чтобы рассказать о такой ерунде?

Я была удовлетворена тем, что он не сдержался, услышав, как я в который раз упоминаю о муже и намекаю на свое семейное счастье. После встречи у Фраскати, когда я была почти унижена его россказнями о своей дочери Клеманс, меня постоянно преследовало иррациональное, может быть, но глубокое желание как-то задеть его, отомстить. Это было сильнее меня… да если еще вспомнить, как он поступил со мной в 1794 году — не было в моей жизни дней чернее, чем те, тогдашние, ноябрьские, когда родились Вероника и Изабелла. Имела ли я право немного поиграть с ним? Расшевелить ревность, о которой этот торгаш уже и думать забыл? Черт возьми, я видела, какими глазами он смотрел на меня, когда я подходила, — это были глаза мужчины, самая большая мечта которого ускользнула от него, растворилась, как дым, и я не я буду, если я не заставлю его осознать это и пожалеть об этом!

— Вы же прекрасно знаете герцога дю Шатлэ, — сказала я спокойно, не реагируя на его грубый выпад.

— Знаю, безусловно. И даже нахожу, что это — человек-кремень, каких мало сейчас осталось. Его только в одном можно упрекнуть…

— Да? В чем же?

— В том, что он взял в жены версальскую блудницу, которой даже не достало ума оценить оказанную ей честь.

— Ах-ах-ах, — протянула я издевательски. — По-вашему, взять в жены блудницу вавилонскую — дело более почетное? Во мне, по крайней мере, течет благородная кровь, а вы подобрали просто дворняжку, которую ко двору Людовика XVI даже близко не допустили.

Клавьер поселил свою Терезу в доме на улице Вавилон, так что мой ответ получился как нельзя более метким.

— Я уже не говорю, — добавила я, с наслаждением наблюдая, как темнеют до черноты его серые глаза, — что Клавьер в роли моралиста выглядит просто смешно…

Мой голос слегка прервался. Мне вдруг вспомнились глаза Изабеллы, когда я смотрела на него. Господи, они у нее точно такие же — скажем, когда она топает ногами, вымогая, чтоб выполнили ее волю, или когда ее ведут спать, а она еще не наигралась с сестрой. У Вероники глаза — как крыло голубя, спокойные, безмятежные, а Изабелла на редкость напоминает своего настоящего отца: ее взгляд — будто стальное отполированное зеркало, из глубины которого всегда может подняться самая непроглядная тьма.

«До чего же они похожи… Унаследует ли Изабелла, кроме этого взгляда, еще и его натуру? Бунтарскую, лживую, авантюрную?»

От Клавьера не укрылось то, что я слегка побледнела и прекратила бесполезную перепалку. Он и без того пристально следил за мной, как кот за мышью, а стоило мне стушеваться, взгляд его стал по-волчьи цепким.

— О чем это вы подумали сейчас? — спросил он повелительно. — Что случилось, черт побери?

Я резко поднялась, не желая, чтобы он выпытал у меня что-либо, и даже отошла чуть в сторону, к статуе Амура, пытаясь привести чувства в порядок. Все это действительно, как говорит Клавьер, ерунда. Довольно вести пустые разговоры и мстить за прошлое. Приданое моих девочек — только это имеет значение, иначе мне и в голову бы