К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон

не пришло назначать этого проходимцу встречу!

Но ответить на оскорбление все-таки надо было. Повернувшись, я сухо произнесла:

— Трус не имеет права упрекать меня в чем-либо и называть версальской блудницей.

— Трус?

— Самый настоящий трус — это вы, безусловно. Говоря прямо, вы когда-то просто испугались чувств, которые я вызывала в вас. Вы любили меня, как одержимый, насколько вам вообще это дано, и одновременно тряслись от страха, что нашлось существо, способное сделать вас таким зависимым, — и вы из этого гнусного страха решили просто растоптать меня, чтобы освободиться и обрести свободу. Это то, что я давно поняла, и решила сейчас это сказать вам, чтобы вы не воображали, что я храню на вас обиду и считаю себя брошенной.

— А обиды нет? — произнес он медленно. — Вы уверены?

— Есть только презрение, как к трусу. Но тут уж ничего не попишешь: труса не исправить ничем!

— Вы называете трусом человека, который много раз сидел в тюрьме, — напомнил он мне с усмешкой. — Пожалуй, я бывал там куда больше, чем даже ваш хваленый муж. Последний раз — уже при Бонапарте, вашем очередном любимце…

— Тюрьма? Ясное дело, за свои авантюры вы готовы сидеть сколько угодно. Но не об этом речь. Я говорю о мужской трусости перед женщиной, если вы способны это понять.

Рене Клавьер скептически покачал головой.

— Не грех бояться женщины, которая пытается навязать мужчине своего ублюдка. Кажется, именно такой фокус вы пытались провернуть там, в Консьержери, шесть лет назад? А теперь придумали утешительную сказочку о моей трусости, чтобы оправдать собственное распутство?

Я даже задохнулась на миг, услышав подобное. «Ублюдка» — черт, это он так назвал моих близняшек?! Своих, по сути, дочерей? Он говорил о распутстве мне, которую изнасиловал и избил до полусмерти Сен-Жюст? Мне, которая тысячу раз могла бы промолчать об этом ужасе, лишь бы приобрести опору в жизни и богатого мужа? О Господи, подлее этого человека просто не сыщешь, это само исчадие ада… и зачем, спрашивается, я веду с ним какие-либо личные разговоры?! Он необыкновенно умен, и если его собственный ум не подсказал ему вопиющей нелогичности собственных выводов, то объяснить такое можно только глубочайшей, осознанной подлостью!

Зрачки у меня были расширены, как у тигрицы, и я рукой сделала гневный жест, показывая, что, если он будет продолжать, я уйду. Клавьер ничего больше не говорил, но продолжал наблюдать за мной с каким-то тревожным любопытством.

— Да будет вам известно, — произнесла я быстро и сухо, меняя тему и переходя к делу, — что мы с герцогом дю Шатлэ имеем четверых детей, старшие из которых — две девочки.

— Вот оно что, — произнес Клавьер машинально, думая явно не об этом.

— Этим двум девочкам наша родственница, герцогиня де Сен-Мегрен, завещала крупную сумму, которая хранится сейчас в банке Нового Орлеана.

— Очень интересно, — снова повторил он, но взгляд его оставался слегка отрешенным. Банкир будто вспоминал что-то.

— Недавно я стала невольной свидетельницей вашего разговора с братом и узнала, что вы собираетесь заняться перевозкой испанских пиастров в Европу. Мне нужно… — Я повысила голос, чтобы завладеть его вниманием: — Мне нужно, чтоб вы доставили во Францию те двести тысяч ливров золотом, которые принадлежат сейчас Веронике и Изабелле дю Шатлэ. Эй! Слышите ли вы меня?

Я даже хлопнула в ладоши, чтобы привести его в чувство.

— Вы поняли хоть слово из того, что я говорила, сударь?

Клавьер смотрел на меня довольно озадаченно.

— Веронике и Изабелле дю Шатлэ, — повторил он с каким-то странным удивлением. — Это ваши дочери?

— Да.

— Они что — близнецы? Талейран однажды говорил мне, что это так, но я как-то пропустил это мимо ушей.

Я возмутилась тем, что такой негодяй еще ведет беседы о моих детях с Талейраном. И Талейран хорош! Неужели нет иной темы для разговоров с этим финансовым аферистом?

— Близнецы они или нет — это не имеет никакого значения, — отрезала я, едва сдерживаясь. — Мне нужно, чтобы вы помогли нашему семейству заполучить старые французские ливры, которые им принадлежат. За это я готова помочь вам в ваших делах с Бонапартом. Вы ведь нуждаетесь в паспорте? Я попытаюсь сделать для вас то, что не удалось Жозефине.

При упоминании Бонапарта к банкиру мгновенно вернулась ясность ума, в глазах зажегся хищнический блеск, смешанный с надеждой.

— Да нет, до окончания итальянской кампании он явно не отпустит меня за границу. Я ему нужен. Однако…

Он хлопнул себя по лбу:

— Черт возьми! Я и не думал, что ваши отношения с корсиканцем зашли так далеко.

— Никуда они не зашли, — парировала я холодно.

— Ну, так зайдут. Что за позор, что за проклятье! Лучшие дамы страны готовы улечься в постель с выскочкой, у которого рост от горшка два вершка, жидкие волосы и грудь как у цыпленка… Куда только катится Франция?!

— Прекратите фантазировать, — прервала я его не без гнева. — Во-первых, в своей ненависти вы забываете о больших победах этого цыпленка. Во-вторых, вам ничего не известно о моих планах, и не приписывайте мне распутство, которое разглядели в своей Терезе.

— Ах, ну да, ну да… Победы! В них все дело!

Заложив пальцы в карманы брюк, Клавьер прошелся взад-вперед по ротонде, явно не в силах скрыть досаду. Или ревность? Уже во второй раз я замечала в нем это необъяснимое чувство — то чувство, которое испытывала и сама, когда он начинал говорить о своей дочери от Терезы Кабаррюс.

— Так вот, моя прелесть, — сказал он решительно, поворачиваясь ко мне, — я, разумеется, принимаю ваше предложение, потому что оно выгодно для меня и потому что я допускаю, что вы вполне способны добиться кое-чего от гражданина первого консула. Не то чтобы он слушался женщин, но иногда ему случается совершать из-за них сумасбродства. Говорят, в Тулоне из-за прихоти какой-то красотки он уничтожил целый взвод солдат[50]. Но я должен предупредить вас, что это обойдется вам дорого. Он не из тех, кто довольствуется малым. Ясное дело, я не особо беспокоюсь о вас самой…

— А о чем же вы беспокоитесь, в конце концов? — спросила я с сарказмом.

— Да вот, представьте, мне просто чертовски неприятно, что Франция стелется под ноги такому, в сущности, жалкому человеку. И первыми позволяют себя топтать женщины. Если он еще не сделал вас своей любовницей, то сделает через пару дней, и не потому, что вы так неотразимы, а потому, что он в жизни еще не пробовал, какова на вкус знатная красавица чуть ли не королевских кровей, и попробовать ее — тайное