Воспитание чувств: бета версия - Елена Колина

Дни, проведенные под стражей, были моими самыми веселыми днями за всю жизнь, ни до ни после я так не смеялся, как тогда, – известно, что страх обостряет чувство юмора. В чемоданчике Энен, бездонном, как у Мэри Поппинс, нашлась самиздатская книжка – Хармс. Детские стихи Хармса Скотина и все мы давно уже знали наизусть, Энен сладострастно сказала: «А это взрослое». «Взрослое» оказалось таким смешным, что мы даже не смеялись, а издавали звуки: Алиса хрюкала, Скотина квакал, я ухал филином.

– Папа неизвестно где, а вы заставляете меня смеяться, – отхрюкав, сказала Алиса. – …Ну, смешно, и что?.. Просто нам сейчас страшно, вот мы и смеемся. А если все нормально, зачем абсурд? Зачем нормальному человеку абсурд?..

– Почему сейчас страшно? Во-первых, нам не страшно, во-вторых, человеку всегда страшно. Абсурд увеличивает несоответствие неправильного положения правильному и одновременно уменьшает. Понятно?

– Что тут может быть понятно? – удивилась Алиса.

– Не будешь смеяться, я натравлю на тебя бандитов, – сказала Энен, и мы покатились от хохота.

Наша присказка приобрела новый смысл, бандиты-то были за дверью. Они называли Алису, Скотину и меня «Эй, ты», а Энен называли «Вы»: «Вы, идите в комнату, не задерживайтесь тут».

…Энен читала нам из своей самиздатской книжки: «Жил один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей. У него не было и волос, так что рыжим его называли условно. Говорить он не мог, так как у него не было рта. Носа тоже у него не было…», Скотина прыгал между нами, носился по диванам, кричал: «Не было! Рта! И носа! Тоже! Не было!», Алиса, осатанев от его воплей, столкнула его с дивана, он ударился о ножку стола, Алиса закричала: «Да заткнись ты!.. Папа в опасности, а ты тут ржешь, как скотина!..», Скотина укусил Алису и заплакал, Алиса взвыла и бросилась к нему, я дернул Алису за волосы, Алиса шлепнула Скотину по попе, а меня по руке… В общем, типичный Хармс… Считается нормальным, что у заключенных развивается агрессия друг к другу. Запах окружал нас (Мента выгуливали небрежно), мы дозировали еду на случай, если номера собираются морить нас голодом, Алиса со Скотиной подрались… наше истерическое веселье грозило вот-вот превратиться в истерику.

– А давайте устроим театр, – предложила Энен.

Энен решила поставить спектакль всерьез. Она выбирала текст, бормотала: «Так… Одна старуха от чрезмерного любопытства вывалилась из окна… Нет, это не поставить на сцене… Товарищ Кошкин танцевал вокруг товарища Машкина. Товарищ Машкин следил за товарищем Кошкиным. Товарищ Кошкин оскорбительно махал руками и противно выворачивал ноги… Это лучше, это можно…»

У нас получился не совсем театр, скорее, живые картины – очень живые картины. Алисе досталась роль товарища Машкина, это была простая роль – в качестве товарища Машкина она следила за мной, а я все не мог понять, как это – оскорбительно махать руками и противно выворачивать ноги… Оказалось, нужно не бояться, что над тобой будут смеяться, нужно хотеть, чтобы смеялись, – и у меня получилось, Алиса хрюкала, Скотина квакал.

Номера 1 и 2 заглянули к нам – чего вы тут так ржете? Им было скучно, номер 1 спросил номер 2: «Зайдем поржать?», тот не нашел в этом ничего страшного, они зашли, заслушались: «Однажды Орлов объелся толченым горохом и умер. А Крылов, узнав об этом, тоже умер. А Спиридонов умер сам собой. А жена Спиридонова упала с буфета и тоже умерла…», и номер 1 сказал завистливо: «А у вас тут ржачка». Номера 3 и 4 тоже хотели зайти поржать, но они были в этой их иерархии низшими, им было велено оставаться за дверью и охранять.

– Нам обращаться к вам по номерам? Или вы все-таки представитесь? – спросила Энен.

Номера отказались, сказали: «Не положено», но, когда охранники и заключенные вместе смеются, между ними что-то меняется… А когда охранники и заключенные ставят вместе спектакль…

Энен пригласила их в наш спектакль. Объяснила это тем, что заботится о нашем будущем: когда узники и тюремщики ставят вместе спектакль, они уже не узники и тюремщики, а коллеги… К тому же это не кафкианское зло, а всего лишь Сырник и Пельмень… К тому же она приглашает охранников в наш спектакль в рамках абсурда, абсурд для того и существует, чтобы защититься от страха… Думаю, ей просто не хватало актеров.

– Они наши враги, – сказала Алиса.

– Враги. Но ведь они никогда не посещали драмкружок… – И Энен глубокомысленно добавила: – Не забывайте ходящих и путями неправедными.

Ходящие путями неправедными Сырник и Пельмень присоединились к нашей труппе. Энен сказала, что сначала она сама прочтет нам текст, потом будет распределение ролей, потом мы будем читать по ролям, это называется «читка», а уже потом настоящая репетиция. Но есть один важный момент: читка должна быть в костюмах. Для того чтобы не просто слушать, а услышать Хармса, мы должны быть правильно одеты, загримированы. И нужен реквизит.

«Ну, в рамках абсурда…» – просительно сказала Энен надувшейся Алисе, и мы нарядились кто во что – костюмы и реквизит нашлись в Куче: Скотина в рваную скатерть бабы Цили и Ларкин младенческий чепчик, в руках эмалированный бидон, я в довоенный мотоциклетный шлем, Алиса в белый халат бабы Симы без одного рукава и одноухую ушанку дяди Игоря, и Энен в своем голубом боа уселась на режиссерское место посреди комнаты. Охранники сначала стеснялись наряжаться, но, после того как Энен повязала поверх боа мой старый пионерский галстук, сбегали к Куче и выбрали для себя кое-что. В рамках абсурда.

А затем разыгрались и стали полноправными участниками драмкружка: прикатили кроватку Скотины, и Сырник уселся в нее, – представьте огромного детину с несимпатичным лицом в драной жилетке бабы Цили и шапочке с завязками под подбородком, скрючившегося в детской кроватке, в руках чайник и сковородка в качестве погремушек.

Пельмень был более сдержан в одежде, но придирчив к месту – сидеть хотел непременно в инвалидном кресле, инвалидное кресло вообще играло большую роль в реквизите, за него шла борьба между Скотиной и Пельменем: победил Пельмень, бухнулся в инвалидное кресло и взял Скотину на руки.

Когда все расположились кто где – в детской кроватке, инвалидном кресле, на диванах и велосипедах (Мент на диване), Энен сказала, что прежде всего нужно придумать название спектакля. Скотина вертелся, гремел бидоном, мяукал кошкой, шипел ужом, – охранник пересадил его на стул и завесил простыней, так, завешенный, он участвовал в обсуждении названия.

Энен велела каждому по очереди сказать, что придет в голову. Алиса фыркнула, я сказал почему-то «красота», Скотина из-под простыни – «гав», а Сырник сказал «студень» и объяснил – жрать охота. Энен сказала, что в слове «студень» ей слышится негативная коннотация, и Сырник, подумав, предложил «холодец».

Решили, что спектакль будет называться «Холодец», и приступили к читке.

… – Я писатель! – заявил из кроватки Сырник.

– А по-моему, ты говно, – заржал Пельмень.