Слепой в шаге от смерти - Андрей Воронин

– Правильно, Федор Филиппович, самый быстрый путь не означает самый короткий. На гору первым поднимется тот, кто едет в машине по серпантину, а не тот, кто взбирается по отвесной скале.

– Я боюсь одного, Глеб…

– Чего же?

– Того, что сейчас и милиция, и ФСБ могут начать поиски Федора Молчанова по подозрению в убийстве электрика Кузьменкова.

– Пусть ищут.

Для отставного военного получить место швейцара в гостинице – далеко не худшая перспектива в жизни. Устроиться на такую работу трудно, не помогут даже протекции генералов. Тут надо искать свои ходы: родственников, бывших товарищей по службе, уже сумевших приспособиться в мирной жизни. Чтобы надеть ливрею с галунами, приходится попотеть.

Трудно устроиться, но еще труднее уйти с этой работы – затягивает. Человеку, привыкшему командовать людьми, привыкшему решать чужие судьбы, поначалу тяжело смириться с тем, что он всего лишь исполнитель чужих желаний, к тому же желаний безмолвных. Непросто научиться с первого взгляда определять, кому нужно с поклоном открыть дверь, а кому преградить дорогу.

Внешность порой так обманчива. Постигшего премудрость этой науки ждет неплохое вознаграждение, называемое чаевыми. А они, как наркотик, – один раз с поклоном возьмешь из потной руки постояльца банкноту, два, а потом привыкаешь, воспринимаешь это как должное. Зарплата небольшая, но зато навар получается очень ощутимый.

Но предупредить желание постояльцев дорогой гостиницы – лишь одна из многочисленных обязанностей швейцара, так сказать, легальная сторона дела. Прибывают в столицу погостить, в основном, мужчины, прибывают одни, без жен, без любовниц, а спрос, как известно, рождает предложение. При каждой гостинице есть штат своих проституток, их имена и фамилии не занесены ни в какие ведомости, никто не подписывает им табель, свидетельствующий об отработанных часах, но учет ведется куда более жесткий, чем на любом другом предприятии.

Закрытые заводы и военные институты – ничто по сравнению со структурой, контролирующей и изымающей дань с гостиничных проституток. Ни один доллар не уплывет налево, ни один заказ не выветрится из цепкой памяти сутенера.

И немаловажным звеном в этой системе, может, одним из самых важных, является пропускной режим. Система не допустит в гостиницу посторонних залетных проституток, их перехватывают на входе. И обязанность эта ложится на швейцара.

Невидимая постороннему глазу система работает четко, слаженно, без сбоев. Всех девочек, торгующих своими прелестями в гостинице, швейцар обязан знать в лицо. Они могут менять прически, накладывать каждый день новый макияж, делать химическую завивку, приходить в новых платьях.., швейцар обязан узнавать их всегда – одетых, голых, трезвых, пьяных, в ярком солнечном свете и в кромешной темноте. Несколько ошибок или посторонняя девочка, пропущенная за взятку, – и он с треском вылетает со своей должности. В приказе об увольнении никто не станет указывать истинную причину, но лучше уж нагрубить одному из постояльцев, лучше пьяному в стельку появиться на работе, чем" нарушить строго заведенный порядок.

Так что не верьте, если вам говорят, что есть плохие и хорошие швейцары. Они все одинаковые, профессия нивелирует характеры, заставляет смотреть на жизнь одними глазами. А плохой швейцар прослужит, в лучшем случае, какой-нибудь месяц и, однажды уволенный, уже никогда не найдет себе подобной работы ни в одной из гостиниц.

Отставной подполковник Иван Сидорович Бородич все в жизни любил делать основательно.

Подобно тому, как во время службы в армии никогда не обсуждал он приказы начальства, не пытался Иван Сидорович что-то переиначить и сменив подполковничий мундир на швейцарскую ливрею, которая на вид была даже покруче не только генеральского мундира; но и дембельской парадки.

Военная карьера Ивана Сидоровича поблекла в сравнении с его карьерой швейцара. Простояв на дверях главного корпуса гостиницы «Золотой колос» с восемьдесят седьмого по девяностый год и ни разу не подведя начальство, он был удостоен высшей чести – ему предложили перейти швейцаром в гостиницу «Интурист».

В девяностом году его с этой целью вызвали в КГБ, провели беседу. И тут Бородич вел себя правильно, обещал сотрудничество, если в том появится нужда, обещал сообщать обо всем подозрительном, что попадет в поле его зрения. Но даже беседуя с полковником КГБ, он понимал: не в органах решают его судьбу. Есть люди, которым принадлежат и считающаяся государственной собственностью гостиница, и проститутки, и деньги, получаемые от клиентов, – вот эти-то люди и решают.

Четыре года прослужил Бородич на новом хлебном месте. Он уже знал, как выглядят деньги большинства государств, знал курсы всех валют, перевидал множество знаменитостей. Жалел лишь о том, что поздно изменил свою жизнь, потратив двадцать лет на службу в армии. Ему и самому уже временами не верилось, что он носил подполковничьи погоны, участвовал в учениях, муштровал солдат. Бородич стал другим человеком, с иной психикой, с иными жизненными ценностями.

Мужчиной он был видным, с благородной сединой, подтянутым, умел услужить, хотя бы внешне, не уронив собственного достоинства. Девочек, обслуживающих гостиницу, не обижал, лишнего не требовал. И если ложился с одной из них в постель, происходило это без шантажа, без наездов.

Четыре года длилась райская жизнь. Но хорошее никогда не бывает вечным – в лучшем случае, может быть продолжительным. Произошел большой скандал: одна из проституток обокрала иностранца. Начальству понадобился «козел отпущения», так сказать, крайний. Бородич отнесся к перемене в жизни с пониманием, но обиду затаил.

Пришлось вернуться в «Золотой колос», где публика была попроще, и девочки сортом пониже. Когда годы взяли свое и Бородич уже не мог с такой же прытью, как раньше, бросаться открывать двери, подхватывать сумки и пальто, из швейцаров его перевели в дежурные.

Теперь Иван Сидорович восседал за письменным столом в глубине холла одного из корпусов «Золотого колоса». Дежурства, особенно ночные, много сил не требовали, вот только мерз Бородин.

Пол, выложенный плиткой, хоть и был покрыт ковром, но сыростью все равно тянуло, не помогал даже большой масляный обогреватель, который Бородин ставил себе под стол и не выключал ни зимой, ни летом.

Иван Сидорович, конечно, не знал, что сегодня с утра со многими его коллегами успел пообщаться Глеб Сиверов. Но когда во втором часу ночи возле крыльца остановилась «вольно» с московскими номерами, это не укрылось от его опытного взгляда. Мужчина лет сорока в теплой кожаной куртке, в берете, лихо сдвинутом на ухо, выбрался из машины и легко взбежал по ступенькам крыльца.

Пройти в гостиницу, миновав стол дежурного, не представлялось возможным.

Мужчина, а это был Глеб Сиверов, войдя в холл, осмотрелся. Бородич краем глаза следил за ним, как бы оценивая. Незнакомец пока оставался для Ивана Сидоровича загадкой, не ясно было даже, иностранец он или соотечественник. Секунд пять Сиверов рассматривал дежурного, а затем взял легкий пластиковый стул, стоявший у стены, и с ним в руках подошел к письменному столу.