Проклятая сабля крымского хана - Ольга Баскова

А между тем Воротынский, которому еще не доложили, какой дорогой движется Девлет Гирей, посоветовавшись с Хворостининым, решил, что крымский хан может направиться по знакомому ему пути на Серпухов. Оба понимали: это огромный риск. Погруженные в тяжелые думы, воеводы почти не разговаривали. Да и что они могли сказать друг другу? Кроме того, дулся Хворостинин на Михаила Ивановича, знал, что никому тот не поведает свой план — боится утечки. Иногда ему казалось, что он понимал воеводу. Много предателей развелось в земле Русской, вон подсказали Девлету, как главные засеки обойти. Как манны небесной, ждали донесения о продвижении врага, не спали ночами, молясь так же неистово, как их государь. Пресвятая Богородице, спаси нас!

Наутро гонец принес хорошую весть: ханское войско движется по пути к Туле, по кратчайшему направлению на Москву. И показалась улыбка на круглом мужественном лице Хворостинина.

— Молодец, Михаил Иванович, — произнес он, подъехав на гнедом коне к Воротынскому, который, приложив ладонь к глазам, всматривался в даль. — Твоему чутью позавидовать можно.

Михаил Иванович махнул тяжелой рукой:

— До последнего сомневался, что этой дорогой пойдут. Была у меня одна надежда: говорят, в тульской степи оставил хан какую-то ценную вещь, и не дает ему это покоя. Видать, поэтому и решил идти серпуховской дорогой, а вовсе не потому, что она самая короткая.

Дмитрий пожал широкими плечами:

— Мысли его нам неведомы.

— Это верно, — согласился Михаил Иванович и, чуть помедлив, добавил: — Хочу поручить тебе, Дмитрий Иванович, оборону нашей подвижной крепости — гуляй-города. Лучше тебя с этим никто не справится.

Земский воевода удивленно вскинул пшеничные брови. Воротынский доверял ему оборону гуляй-города — военного чуда: толстенные щиты на телегах щетинились пушками и затинными пищалями — нововведением последних лет, которые отличались от обычных ручниц наличием крюков[4]. Внутри были надежно укрыты от орудий неприятеля воины. Правда, пищаль уступала в скорострельности лукам крымских татар, но имела преимущество в пробивной силе: стрела застревала в теле первого же незащищенного воина и довольно редко пробивала кольчугу, а пищальная пуля пробивала двоих незащищенных воинов, застревая лишь в третьем. Кроме того, она не щадила и рыцарские доспехи. Для Дмитрия Ивановича это была неслыханная честь, потому что он не мог похвастаться древностью рода, как старый воевода.

— Справишься? — Михаил Иванович заметил его замешательство.

Хворостинин приложил руку к сильно бившемуся сердцу:

— Справлюсь!

— Позови мне Шуйского, — попросил Воротынский. — Прикажу ему первый бой принять, постараться татар отбросить.

Хворостинин поскакал исполнять просьбу старшего воеводы. Он нашел Ивана Петровича Шуйского, родовитого пожилого князя, у воды. Тот поил коня, ласково поглаживая его шею. Дмитрий Иванович заметил, что на белом лбу Ивана Петровича залегла глубокая складка, румянец на впалых щеках сменила бледность.

— Слыхал, татары серпуховской дорогой пошли? — спросил Дмитрий Иванович.

Шуйский кивнул, не оборачиваясь:

— Это хорошо.

— Михаил Иванович просит, чтобы встретил их твой полк, — продолжал Хворостинин. Князь наклонил голову, и его овальное лицо с прямым длинным носом и тонкими губами озарила улыбка, сделав его по-детски беззащитным и добрым.

— Я это и без просьбы знал, Дмитрий Иванович, — щуря подслеповатые глаза, ответил он и дернул коня за узду. — Пойду к воинам своим, речь скажу. Чую, хан уже где-то на подступах.

Похлопав коня по крупу, он отправился к своему немногочисленному отряду — всего двести человек боярских детей. Дмитрий Иванович посмотрел ему вслед. Он знал, что Шуйский найдет для бойцов нужные слова. Но выдержат ли бойцы, если татары налетят на них темными полчищами? Двести — это очень мало, когда справа, слева, спереди и сзади ногайская конница. Шансов — ни одного. Огромная равнина, настоящее полюшко русское, выжженная солнцем трава, неподалеку — невысокие берега с топкими болотами… Негде укрыться, ни одной высоты… Выход один — достойно умереть. Если Хворостинин со своим полком к переправе не поспеет. Не поспеет — как пить дать. С такими мыслями князь шел к своим людям — цвету войска. Что им сказать? Как вдохновить? Впрочем, верил он, что готовы его воины постоять за веру и землю Русскую.

Когда Иван Шуйский вернулся в свой отряд, боярские дети занимались подготовкой к предстоящему сражению. Высокий белокурый детина готовил русскую булатную саблю, по кривизне напоминавшую турецкую, вычищая острый клинок до блеска, и тихо напевал:

А не сильная туча затучилась,

А не силнии громы грянули,

Куда едет собака крымский царь?

А ко силнему царству Московскому.

А нынечи мы поедем к каменной Москве,

А назад мы пойдем, Резань возьмем.

А как будут они у Оки-реки,

а тут они станут белы шатры роставливать.

А думайте вы думу с цела ума:

«Кому у нас сидеть в каменной Москве,

а кому у нас в Володимере,

а кому у нас сидеть в Суздале,

а кому у нас держать Резань старая,

а кому у нас в Звенигороде,

а кому у нас сидеть в Новегороде?»

Выходит Диви-мурза сын Уланович.

«А еси государь наш. Крымский царь!

а тобе, государь, у нас сидеть

в каменной Москве,

а сыну твоему во Владимере,

а племнику твоему в Суздале,

а сродичу в Звенигороде,

а боярину конюшему держать Резань старая,

а меня, государь, пожалуй Новым-городом:

у меня лежат там свет-добры-дни

батюшка, Диви-мурза сын Уланович».

Прокличет с небес господен глас:

«Ино еси собака крымский царь!

то ли тебе царство не сведомо?

А еще есть на Москве Семьдесят апостолов,

оприщенно Трех святителей,

еще есть на Москве православный царь!»

Побежал еси, собака крымский царь,

не путем еси — не дорогою,

не по знамени не по черному».

Сидевшие рядом с ним молодые безусые хлопцы с румяными лицами раскладывали стрелы по колчанам и подпевали своему товарищу. Увидев Шуйского, воины зашевелились, ожидая приказа, но он поднял руку, как бы предупреждая, что будет говорить. Сидя на стройном гнедом коне, маленький, сухонький, для многих из них, молодых, еще ни разу не нюхавших пороху, ветхий старик, сгорбленный, с длинным носом, большим ртом, редкой сизой бородой, он держался решительно и гордо.