Последняя сказка цветочной невесты - Рошани Чокши

вещи, но ничто не привлекало меня больше, чем яркая упаковка маленьких красных карамелек. Они пахли пластиком и корицей, а на вкус были экзотичны. Пока я ела их на парковке, у меня побежали мурашки, и я прижала ладонь ко рту, чтобы не выронить ни одной карамельки.

Потом я вернулась, купила бутылку газировки и ещё конфет. Поехала к кинотеатру и пробралась в зал. Прошлась по магазину и примерила солнечные очки, представляя себя в местах, где они могли бы мне пригодиться. Я узнавала людей из школы, улыбалась им, и они неуверенно отвечали. Я съела горячую булочку с корицей, выпила смузи, купила в автомате чипсов и поиграла в аркаде на оставшиеся со сдачи двадцатипятицентовики. А потом села обратно в машину, чувствуя, как объелась всем, что попробовала. Я была огромна, словно горизонт, сложенный в человека, и терялась в этой шири, и едва не забыла о назначенном сроке.

У меня не было времени принять душ или переодеться до того, как я отправилась в Дом Грёз. Запах предательски выдавал меня – попкорновое масло в волосах, корица в моём дыхании. Индиго ждала меня у ворот, завернувшись в шубу, которую предлагала мне днём ранее.

– Ты чуть не опоздала, – сказала она, теребя свой кулон со скворцом.

– Извини, – пробормотала я.

Индиго принюхалась. В сумерках я не видела белков её глаз. Она облизала губы и протянула мне руку.

– Пора нам сказать прощальные слова.

Держась за руки, мы вошли в Иной Мир. С каждым шагом еда у меня в животе застывала. Я думала, что меня вышвырнут прочь, что я натолкнусь на стену воздуха, но с каждым шагом кулон-скворец трепетал на моей коже – тёплый, дышащий. И вскоре моя рука легла на ворота, наши ключи провернулись в замках, двери распахнулись, и нас затопил аромат яблоневых цветов.

– Идеально, – вздохнула Индиго.

Да, это было идеально. И я стояла там, нетронутая. Иной Мир узрел меня в моей грязи, в моём грехе, и всё же любил меня.

– Ох, – выдохнула я, чувствуя, как моя душа расслабляется от облегчения.

– Знаю. – Индиго обняла меня. – Но скоро мы вернёмся.

Я не ответила, потерявшись в объятиях чего-то гораздо большего. В тот миг, когда я переступила порог, Иной Мир потянулся ко мне. Дуб застонал, а ива потянула ветви, лилии согласно кивали, а цветки пели в ветвях яблонь. Я была готова к тому, что осиротею без этого мира. Но напротив, он приветствовал меня, и в тот миг я осознала движение священных вещей.

Святая земля не всегда была зафиксированным физическим местом. Некоторые святые места были невидимыми. Их принятие было бесконечным общением, пожиравшим твою плоть, пьющим твою кровь, и эта ужасная алхимия сливалась с самой твоей душой. И вне зависимости от того, где был ты сам, ты больше никогда уже не оказывался один.

Мы с Индиго были Иным Миром, а Иной Мир был нами, и пока мы жили, он тоже жил.

Я знала, что Иной Мир обнажит меня – так и случилось. Он извлёк на свет каждую частичку из тех, что я сокрыла в тёмной пропасти внутри, разложил их веером карт – запах асфальта, края брошюры из колледжа, дороги, протянувшиеся как вены, по которым пульсировала бесконечность. И он спросил меня вот о чём:

«Если Иной Мир всегда будет здесь, то почему же скоро мы должны в нём исчезнуть?»

Этот вопрос выжег во мне новую прореху, и Индиго почувствовала его запах на моей коже. В последующие недели она стала мечтательной. Обматывала мне плечи проволокой, вешала на них тончайшие ткани, словно примеряя крылья. А по утрам она собирала росу и давала её мне в крохотных кварцевых бокалах, чтобы я могла быть очищена. Вслух она размышляла обо всём, что мы сделаем, когда обретём нашу силу.

– Когда окажемся в Ином Мире, может, мы сумеем вернуть Тати зрение, – говорила она. – Бедная глупенькая Мама Кошка.

А за две недели до дня рождения я проснулась, почувствовав на груди тяжесть.

– Просыпайся, Кошачья Шкурка, – прошептала Индиго. – Посмотри, что случилось.

Я приподнялась на локтях, поморщилась, почувствовав боль в коже головы. Подняв одну руку, я провела ладонью по десяткам тонких косичек, перехлёстнутых, завязанных по изголовью кровати Индиго.

– Эльфийские узелки, – захихикала она. – Наверное, они всю ночь трудились. Я же говорила тебе оставить мисочку сметаны с кровью снаружи! Но ты забыла. Они так хорошо крадутся незамеченными. Наверное, стояли на коленях на твоей подушке и переплетали каждую прядь своими крохотными коричневыми пальчиками – в наказание. Ты что-то почувствовала?

– Нет, – ответила я.

Но я солгала.

Я чувствовала, как Индиго заплетала каждую прядь, связывая вокруг металлических прутьев изголовья. Чувствовала, как она нежно убирает волосы с моего лица и как меняется вес на матрасе, когда она поднималась на колени и осторожно садилась на меня сверху. Чувствовала, как царапают её голые ноги, покрытые пупырышками с последнего бритья, хотя она по-прежнему прятала свою бритву.

– Я бы сильно не волновалась, – беспечно сказала Индиго. – Через пару недель мы станем одними из них.

Я закрыла глаза, пытаясь представить, как это будет. Видела, как наши дни сливаются воедино в солнечные часы под цветущими яблонями. Как Индиго вплетает фиалки мне в волосы. Иной Мир медленно вытянет из нас наши смертные недостатки, пока наши кости не превратятся в стекло, наши волосы не растворятся в тенях, наши зубы не заострятся по-звериному, а наши человеческие жизни не обратятся в дым – смутное эхо потухшего костра.

Индиго наблюдала за мной с кровати, пока я одевалась для похода в дом матери.

– Фу. – Она откинулась обратно на подушки. – Как же тебе, наверное, отвратительно.

Я провела щёткой по своим длинным чёрным волосам. Теперь они были до пояса, и мне уже было неприятно, что они постоянно лезут в лицо, а по ночам я на них то и дело ложусь.

– Ага, – сказала я, уставившись на свои волосы. – Отвратительно.

Дом Грёз заволновался, когда я уходила. Лестница удлинилась, коридоры стали темнее. Он знал, что я спешила уйти.

– Тише, – успокаивала я, гладя его стены, покалывавшие мне ладони.

Затаив дыхание, я вышла через парадную дверь, когда услышала за спиной…

– Теперь твои глаза открыты – не так ли, дитя? – спросил голос.

Я резко развернулась, но за спиной никого не оказалось. Тогда я подняла взгляд.

Тати опиралась на перила. Я не привыкла, чтобы она так рано просыпалась. Её успокоительные были такими сильными, что иногда удерживали её в постели по несколько дней.

Невидящий взгляд