Женщины - Ирина Александровна Велембовская

Лучина. Знала, что он член партии, что в их городе он недавно.

Губы у Лучины были действительно узкие, поджатые. Но с признаком не хитрости, а сдержанности. Глаза его сидели глубоко под отчетливыми, будто гримером нарисованными бровями. У Лучины была худая, стянутая вышитым воротником шея, резкий подбородок и прямой, без всякого изъяна нос. Такие лица очень легко рисовать в профиль и трудно анфас.

Саша и Володька сидели близко от Лучины, и им слышно было, как приятно пахнет от него легким табаком. Саша, наверное, испугалась, что уж слишком ест глазами секретаря, и она перевела их на Ваню Козодоева. Но тут же вздрогнула, потому что он смотрел на нее недоверчиво, даже неприязненно, и совсем не хотел этого скрывать.

Лучина прочел Сашино заявление, потом рекомендацию, которую дал ей мастер цеха, старый член партии.

— Ну, попросим товарища Покровскую рассказать о себе, — заключил Лучина и повернулся к Саше.

Она молчала, только чуть-чуть беззвучно пошевелила губами. И Володька, будучи уже не в силах стерпеть ее пугающего молчания, сказал тихо:

— Ребята, ведь все написано. Видите, она…

— А без адвокатов нельзя? — перебил Ваня Козодоев.

Саша, видимо, поняла, что наступил такой момент, когда ей необходимо что-то сказать.

— Товарищи, пожалуйста, примите меня, — сказала она очень тихо, — если можно… Я буду все выполнять. И устав выучила и программу…

Она запнулась, и опять наступила пугающая тишина. И никто больше не смотрел на Сашу. Даже Лучина. Он, крепко сцепив пальцы и глядя в накрытый сукном стол, как будто выжидал.

— Ну что же, — сказал он наконец. — Ситуация сложная, и девушка ничего не скрывает…

— А как бы она, спрашивается, могла скрыть? — по-прежнему не глядя на Сашу, спросил Ваня Козодоев. — Мы бы все равно узнали. Только вот секретарь комитета на «Металлисте» ушами хлопает…

Это был большущий камень в Володькин огород, и он готов был тоже что-то кинуть Ване, но Лучина остановил его движением бровей.

— Насчет Мишукова потом поговорим. Сейчас речь о Покровской. Можем ли мы, учитывая изложенные в ее заявлении обстоятельства, утвердить решение первичной организации? Высказывайтесь, товарищи.

— Я считаю… — решительно начал Ваня, и Володька уже уловил в его голосе Сашин приговор.

— Может, мы тогда пойдем? — поспешно спросил он. — А вы уж тут решайте…

Лучина не успел ответить: без стука открылась дверь, и вошел человек, которого Володька никогда не видел в глаза, но которого Саша, судя по изобразившемуся на ее лице ужасу, знала. Это был еще сравнительно молодой, но каменно-грузный человек в бурой шинели без петлиц. Полы ее он распахнул, и виднелись синие диагоналевые галифе, уходящие в высокие начищенные сапоги. Левый бок гимнастерки весь был унизан всяческими значками: ворошиловский стрелок, ГТО, мопровский… На курчавой темной голове чуть набекрень сидела армейская фуражка без звездочки; в руке он держал кожаную полевую сумку; узкий ее ремешок был намотан на красный с мороза, могучий кулак.

— Разрешите взойти? — спросил он бодрым, певучим баритоном.

Саша вскочила, чтобы бежать, и Володька, ничего еще не понимая, все же успел поймать ее за черный ватный рукав. Тот, в синих галифе, подошел к столу и положил перед Лучиной листок бумаги, исписанный крупным, нажимистым почерком. Пока Лучина пробегал этот листок глазами, неожиданный посетитель прошел вперед, без приглашения сел на диван, по-хозяйски расставив ноги в начищенных сапогах, и положил возле себя фуражку и полевую сумку.

— Товарищ пришел, чтобы дать отвод, — сказал Лучина. — Я сейчас зачитаю.

Саша в трепете смотрела на секретаря. Он, резкобровый и дальнозоркий, отведя от себя листок, читал, подчеркивая голосом отсутствие знаков препинания:

— «Возражаю о приеме в ряды комсомола гражданки Покровской Александры как недостойной по причине биографии. Отец настоящий момент находится в заключении и состоят в переписке что несовместимо с советской девушкой…»

— «Которые крестьяне сидят с огнем…» — вдруг тихо сказал один из членов бюро, черненький Яша Липкин, студент пединститута.

— Ты что это мелешь?.. — тревожно спросил Ваня Козодоев и, недоумевая, посмотрел на окружающих.

Лучина поджал губы и усмехнулся. Дочитав все до конца, положил листок на стол.

— Дадим слово товарищу Гребенюку.

Гребенюк поднялся, камнеподобный, но красивый, бодрый. Слегка передернул шеей в тугом воротничке гимнастерки. Расстегнул свою полевую сумку, заглянул туда, будто собирался извлечь какой-то важный — документ, но снова застегнул ее и отложил.

— Так что тут много-то рассуждать?.. Я так считаю, в нашей стране добрых девчат и хлопцев пруд пруди. Зачем нам всякого, я извиняюсь, первого попавшего вовлекать в строительство социализма?

— В строительстве социализма участвует не только союзная молодежь, — спокойно прервал его Лучина. — Это — право каждого советского гражданина.

— А что ж я, не знаю?.. — уверенно сказал Гребенюк. — Пущай строят, но доверия им быть не должно. Такие нам могу́т и ножик в спину…

— Вы что ж, имеете в виду Покровскую? — спросил Лучина.

— А вполне возможно. Поскольку яблоко может от яблони далеко не покатиться. Надо быть начеку. Партия как нас учит?..

Лучина дал Гребенюку выговориться. Все слушали напряженно, и Гребенюк, отговорив, сел с сознанием, что произвел впечатление. Знаком он попросил стакан воды, как положено докладчику, выступавшему со сложным и важным докладом.

Володька Мишуков сидел какой-то оглушенный. Ему казалось, что челюсти у него свела судорога, и он беспомощно поглядел на Сашу. Она молчала. И вдруг по белым ее щекам одна за другой заспешили горошины слез. Она притиснула к вискам тонкие пальцы, как при сильной головной боли, и нагнулась к коленям, обтянутым старой клетчатой юбчонкой. Русая коса ее упала и коснулась пола.

И вдруг Лучина улыбнулся. Улыбнулся только глазами, прикусив нижнюю и без того узкую губу. Улыбка эта была неожиданной, необычной, как гром зимою или светлая ночь в сентябре. Кому-то она даже могла показаться слегка иронической, но Володька решил, что в этой улыбке Сашино спасение.

В бюро были две девушки с прядильной фабрики. Одна из них, повинуясь жесту Лучины, вскочила, обошла стол и налила Саше воды.

— Не плачь, — шепнула она. — Сейчас все разберем.

Тут и Володька опомнился окончательно и сказал жалобно-протестующе:

— Ребята, ну что же он зря треплется?.. Какой она может ножик в спину?.. Смехота прямо! И разве она за отца отвечает?

— Мишуков, сядь и закройся, — одернул его Ваня Козодоев. — Никто тебе слова не давал.