Женщины - Ирина Александровна Велембовская

с глазами Снегурочки… Володька Мишуков смотрел на тебя с самыми правильными мыслями. Насчет чего-либо такого… даже и подумать не решался. Всю голову изломал, придумывая, как ей помочь пережить, если в горкоме откажут. Пусть бы самому потом хоть строгий выговор закатили, он бы уж от Саши ни на шаг. Володька считал, что Саша совсем, совсем одна… А вот теперь оказывается, что муж какой-то у нее…

В сердце у Володьки стало пусто, как зимой в поле. Он встал и взял шапку, готовый все же пойти за Сашей, тем более что Лучина бровями указал ему на дверь, за которой недавно скрылся Гребенюк.

— Получишь комсомольский билет, Саша, храни его понадежней, — сказал Лучина. — Если у тебя его… похитят, трудно нам будет опять тебя защитить.

Володька видел, что Сашины глаза молились на Лучину. Но она была так растерянна, что забыла даже сказать спасибо, когда Володька, ставший вдруг каким-то безразличным к ее радости, повел ее к двери.

4

Володька сильно был ушиблен тем, что услыхал на бюро горкома. Но мысли его были по-прежнему с Сашей, и он непременно решил всю эту открывшуюся ему неожиданно историю выяснить до конца. Тем более, раз Саша теперь комсомолка, он как секретарь комитета вполне имеет право «копнуть» насчет личной ее жизни. Правда, когда дело касалось этой самой «личной жизни», Володька тушевался и краснел: ему шел только двадцатый год, и у него самого ничего еще пока «личного» не было. Вот только теперь Саша…

В «Заготзерне» у Володьки был знакомый парнишка. Володька спросил у него про Гребенюка.

— А черти его знают! Он у нас недавно. Ходит, трясет своими значками. Работы особенно от него не видно, а зарплату получает. Теперь он все больше по командировкам.

— А почему он в шинели ходит? — пожал плечами Володька. — Пальто, что ли, не на что купить?

— Да есть у него пальто. С воротником. Рассчитывает, наверное, что в шинели больше на «ответственного» похож. Он и летом, балда такая, в самую жару в высоких сапогах ходит, скрипит…

Это сообщение пока что не много Володьке разъяснило, и он продолжал розыск. Саша жила на Крутой улице, минутах в двадцати ходу от Володькиного дома. Тут же жил по соседству старичок слесарь, у которого Володька всегда точил коньки.

— Не связывайся ты с им, — посоветовал старичок, когда Володька и ему закинул удочку насчет Гребенюка. — Где уж тебе, белогубому!.. У его на кажное дело слов полон карман, не отбрешешься ты от него.

Володьке вдруг стало тревожно. Наверное, и Ванька Козодоев потому так шебаршится и важничает, что в душе трусит перед такими, как этот Гребенюк. А Лучина? Нет, не похоже, чтобы Лучина трусил!

— Здравствуйте, товарищ Лучина! — сказал Володька секретарю горкома, вскоре же после памятного бюро встретив его около горкома.

— А, Мишуков! Здравствуй, — приветливо, но коротко бросил Лучина.

Володька остался доволен, что секретарь не забыл его фамилии, но его задело, что тот не спросил ничего о Саше. «Нужна ему какая-то там Саша!.. — не без горечи решил Володька. — Он, наверное, и думать о ней забыл». А он, Володька, вот мучайся…

Вечером он бродил по Крутой улице, неподалеку от Сашиного дома. Там горело всего лишь одно одинокое окно, и на свежем снегу почти не было видно следов от крыльца.

И вдруг Володька опять увидел Лучину. Секретарь горкома шел по узкой, темной улице, сунув руки в грудные карманы зимнего пиджака, хрустя калошами. Шел и смотрел номера домов на заборах и калитках.

Лучина тоже заметил Володьку и остановился.

— Ты опять? Давай-ка зайдем вместе к Покровской.

— Зачем? — шепотом спросил Володька. — А если «тот» дома?..

— Испугался? — усмехнулся Лучина и подтолкнул его. — Пойдем, пойдем!

Крыльцо было темное, неосвещенное, все под снегом. Лучина постучал и прислушался. Какая-то старуха спросила через неоткинутую цепочку, кого надо.

— Сашу Покровскую, — громко сказал Лучина.

Старуха сообщила, что Саши дома нет: пошла за керосином.

— У нас тут вечерами не торгуют. Так она либо на Соборную, либо на Колтушиху. Скоро-то не воротится.

— Простите, вы не мамаша ли товарища Гребенюка? — спросил Лучина к удивлению Володьки. — Сына вашего нет дома? Тогда нам бы хотелось с вами поговорить. Вы не бойтесь, откройте.

Старуха подумала и впустила их. Лучина и Володька вошли в плохо освещенную кухню. Пахнуло сыростью, печной золой. Лучина спросил, где же комната Саши. Старуха толкнула незапертую дверь, повернула выключатель.

…Старый, обесцвеченный, продавленный диван с высокой спинкой и костистыми валиками. Кожа на сиденье вся истрескалась, как старческие щеки. Стол с гнутыми ножками, ничем не покрытый, пустой. Смутные стенные часы в большом черном футляре, с позеленевшим тарелкообразным маятником, который, кажется, давным-давно застыл, не качается. Левитановский «Март» на стене, но света в комнате мало, и в картине совсем не заметно солнца, будто она покрыта налетом серой тоски. И тут же рядом на гвозде — знакомая Володьке черная Сашина телогрейка.

— А в чем же она пошла? — тревожно спросил Володька.

— Я полушубчик свой дала. А то куда ж в такую даль в легком ватничке?.. — Старуха вздохнула и сообщила: — А гардероб с зеркалом да еще кроватку свою она продала летось. Соседи взяли.

— Вы Сашина свекровь? — повернулся к старухе Лучина.

— Да ведь как сказать-то?.. Жили они… Отпираться не буду. Теперь вроде не живут.

— Что же, сын ваш не хочет с Сашей жить?

— А кто ж его знает? Рази он скажет толком? Она тоже вроде бы хоронится от него теперь…

— Понятно, — сказал Лучина.

— Его дома-то нету неколи, — откровенно продолжала старуха. — Когда нету его, мы с Александрой-то вместе харчимся. Она девка-то ничего, тихая. Купит что, я сварю. Придет, похлебаем. А уж когда сам-то приедет, мы уж с ней по разным углам сидим. От греха…

Старуха спохватилась, не лишнее ли она рассказывает про своего сына, и стала поспешно объяснять:

— Он у меня тоже ничего. Колька-то. У меня их четверо, и все хорошие ребята. Петро в машинистах. Федька в Москве в магазине работает, Витька — шофером… А Колька-то меньшой, он у меня самый бедовый, грамотный такой, куда тебе!.. Ему слова не скажи, сам все знает. А ведь грудь у меня до трех годов не бросал, до того желанный был