За чертой милосердия. Цена человеку - Дмитрий Яковлевич Гусаров

— Макарихин, ко мне быстро Кукелева и Грекова!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

(высота 264,9, 30 июля 1942 г.)

1

Вася Чуткин лежал на отшибе от своих, на самом стыке с отрядом имени Чапаева, соседей хотя и чувствовал, но не видел, и все время поглядывал вправо, боясь, как бы ему не остаться неприкрытым сбоку. Моросил мелкий дождь, в скальной выбоине, где он лежал, скопилась вода, было холодно и мокро. Лужица была уже тогда, когда они взошли на высоту и распределились по линии обороны; он сразу обратил на это внимание и подумал, что надо бы наломать веток и вымести воду, а еще лучше — подстелить елового лапника, но куда-то идти и что-то делать не было сил, сам бой казался делом неясным, то ли будет он, то ли нет, а если и будет, то наверняка недолгим, и в конце концов Вася решил, что не сахарный же он, не растает, потерпит час-другой и в этой лужице, все равно одежда мокрая.

В начале боя, когда финны двинулись к высоте и Живяков истошно закричал: «В оборону!», Вася плюхнулся в эту лужицу и ничего не почувствовал. Держа палец на спусковом крючке, он вглядывался в поросшую редколесьем низину, искал цель и никого там не видел. Справа со взгорка загрохотал короткими очередями пулемет «Браунинг» из отряда Чапаева. Он бил не прямо по фронту, а куда-то во фланг, пули проносились перед самым Васиным носом так близко, что он вроде бы ощущал лицом толчки жаркого воздуха. «Ошалели они, что ли? Вот и воюй с такими соседями!» — подумал Вася и, решив, что пулеметчики, возможно, и не видят его, заорал:

— Эй, вы! По своим бьете, что ли?

Однако, тут же глянув влево, он увидел, что пулемет бил отнюдь не по своим. Серо-голубые, едва приметные в белесой мгле егеря легко и быстро перебегали от укрытия к укрытию, падали на землю и словно бы растворялись — лишь частый автоматный стукоток и судорожное мелькание дульного пламени выдавали их. Вася знал, что резону от такой стрельбы было немного — автомат на расстоянии в двести метров дает такое рассеивание, что в цель летит лишь первая пуля, а последующие — куда бог пошлет. Потом он подумал, что егеря навряд ли вообще видят партизан так хорошо, как партизаны их. Стреляют наугад, создают плотность огня, чтоб подобраться поближе. И хотя финские пули начали все чаще повизгивать над головой и, ударяясь о ветки, сухо лопаться позади, страх первых секунд миновал, родилось даже чувство злорадства: хватит, побегали от них, пусть-ка теперь эти хваленые егеря сами испытают, каково было партизанам, когда приходилось зимой штурмовать их гарнизоны.

Вся оборона вела беглый огонь, а Вася сдерживал себя, не торопился. По слабым вспышкам замечал дерево, за которым укрылся вражеский автоматчик, и подолгу выжидал, следя сквозь прорезь прицельной планки.; Там внизу, справа и слева, спереди и сзади, перебегали другие автоматчики, это нервировало. Вася, не выдержав, быстро, не успевая прицеливаться, стрелял туда и, конечно, мазал, чертыхался, вновь выбирал одну, невидимую пока цель и замирал, ощущая пальцем податливую упругость спускового крючка. Долго из такой охоты ничего не получалось. Поймать на мушку делающего перебежку от дерева к дереву человека оказалось не так уж и просто. Этот момент, когда он выскакивал из-за укрытия, был таким коротким и всегда неожиданным, что Вася каждый раз запаздывал, и стрелять приходилось по бегущей цели. К тому же мешали деревья: лес, хотя и был редким, но на такой дистанции оставлял слишком уж узкие просветы для видимости. Наконец-то Чуткин скорее почувствовал, чем увидел, что именно его пуля попала в цель: бежавший вполоборота к нему солдат вдруг споткнулся, упал на колени и, развернувшись к Васе спиной, медленно свалился на бок.

Чем ближе становилась дистанция, тем реже перебегали егеря, ожесточенней и дольше вели огонь из укрытий. Потом движение вообще прекратилось, стрельба с обеих сторон слилась в сплошной беспрерывный гул. Партизаны попробовали применить гранаты, сверху это казалось удобным, но расстояние было еще слишком большим, гранаты не долетали, иные, ударяясь о деревья, разрывались совсем близко от обороны, однако егеря начали медленно отползать и закрепляться в отдалении, то ли выманивая партизан на контратаку, то ли опасаясь ее.

Тут-то и передали по цепи приказ — беречь боеприпасы и стрелять только по видимой цели.

Напряжение начало спадать, но финны патронов не жалели, и на позиции было неуютно. Хотелось отползти назад и найти более надежное укрытие. Очереди одна за другой стегали по скале, разрывные лопались как каленые орехи, обычные — рикошетили и с визгом неслись черт знает куда.

Вася плотнее вжимался в свою каменную, казавшуюся теперь слишком мелкой выемку, а когда ударили минометы и осколки стали ложиться все ближе к линии обороны, он уже пожалел, что вовремя не соорудил себе что-либо наподобие бруствера. Что стоило прикатить десяток небольших валунов, ведь и думал об этом, а понадеялся на авось и даже, дурак, успокоил себя тем, что нагромождение камней будет слишком привлекать внимание противника. Теперь вот лежи и жди, пока какая-нибудь дурная пуля или осколок полоснет по тебе. Если в голову, так тут что скажешь, тут и жалеть не придется. А если в ноги? Ранения в ноги Вася боялся больше всего на свете. Боялись этого и другие, разговоры об этом велись в открытую, но они боялись со стороны, а Чуткин за последнюю неделю на себе испытал, что значит обезножеть в походе. Чего это ему стоило — знает только он сам. Боль и теперь еще чувствовалась, стопа держала слабо, но опухоль уже опадала, косточка хорошо прощупывалась, и последние переходы Вася выдерживал не хуже других. Правда, и ходили мало, больше отлеживались. Стыдно подумать, но не один раз Вася даже радовался, что по-другому бригада ходить уже и не может… Ковылял через силу, сжав зубы и опираясь на палку, считал каждый шаг и молил бога, чтоб поскорей был объявлен привал. А тут еще Живяков над душой висит: «Чуткин, не отставай! Чуткин, прибавь шагу!» Каждый день, словно между делом, не упускал случая Васину ногу посмотреть — нет ли филонства? И все