Одна среди туманов - Карен Уайт

– Одну минуточку, я сейчас! – донесся до меня из дальней комнаты голос Джона. Я знала, что он в лавке один, так как специально справилась у Сары Бет, во сколько мистер Пикок обычно уходит домой обедать. Дожидаясь Джона, я встала в самом центре комнаты, чтобы лучи солнца из широкой витрины позолотили мои недавно завитые локоны, которые, выбиваясь из-под шляпки, довольно удачно обрамляли лицо. Кроме того, на мне было новое платье, и я была не против, чтобы его он тоже заметил. Строго говоря, платье было не совсем мое, зато его подол едва доставал мне до лодыжек и, следовательно, был слишком коротким, чтобы тетя Луиза разрешила мне носить что-то подобное. Еще на мне были туфли на трехдюймовых каблуках, что тоже вряд ли могло ей понравиться.

Несколько дней назад, когда мы ездили в Джексон, чтобы купить мне новое парадное платье для новогоднего приема у Хитменов (меня пригласили туда в первый раз, поскольку мне уже почти исполнилось семнадцать), я окончательно убедилась, что тетя Луиза не одобряет любые каблуки, способные сделать меня похожей на одну из тех суфражисток, о которых дядя Джо постоянно читает в газетах. Похоже, с тех пор как женщины получили право голосовать на выборах, дядя и тетя каждый день ждут конца света. Лично мне такой подход казался несколько близоруким, поскольку давно известно: миром правит та же рука, что качает колыбель, и никакое избирательное право не способно этого изменить.

В общем, на мне было платье Сары Бет, туфли Сары Бет, а поскольку в последнее время сильно похолодало, я позаимствовала у нее роскошный меховой жакет и фетровую шляпку-«колокол» – точь-в-точь такую, какую я видела на фотографии знаменитой киноактрисы Лилиан Гиш. Я была уверена, что этот наряд делает меня старше и придает мне более искушенный вид. В лавке, однако, было достаточно тепло, а Джон все не шел, поэтому я сняла тонкие перчатки из кожи козленка и засунула в карманы жакета, а потом позволила и самому жакету соскользнуть с моих плеч на пол.

Наконец послышались шаги, и дверь в задней стене лавки отворилась.

– Извините, что заставил ждать. Чем я могу?.. – Тут Джон увидел меня и не договорил, и даже его дежурная улыбка, которую он обычно приберегал для клиентов, превратилась в нечто совсем иное. Он откровенно любовался мною, да и я, что греха таить, не могла на него наглядеться. Как и всегда по рабочим дням, Джон был в белоснежной накрахмаленной сорочке, рукава которой поддерживали специальные резинки, и в светло-сером рабочем фартуке. На шее у него висела на проволочном ободке глазная лупа, светлые волосы были слегка всклокочены, словно он только что ее снял, а из кармана фартука торчал миниатюрный часовой молоточек. В руке Джон держал длинную часовую цепочку.

– Я ждал одного клиента, – проговорил он, останавливаясь в нескольких шагах от меня, – но я рад, что это оказалась ты.

Стараясь скрыть смущение, я несколько раз повернулась вокруг своей оси, так что жемчужное ожерелье, также позаимствованное у Сары, засверкало на солнце, а подол платья взлетел чуть не до колен.

– Тебе нравится мой наряд? – спросила я.

– Еще как нравится! – Джон порывисто шагнул ко мне, на ходу опустив цепочку в карман фартука, где уже лежал молоточек. – Мне понравилось бы все что угодно, лишь бы оно было надето на тебя, – добавил он и, бросив быстрый взгляд в направлении витрины, наклонился, чтобы меня поцеловать. Его губы были мягкими и теплыми, а поцелуй – неспешным и очень, очень приятным.

– Это хорошо, – сказала я, когда сумела наконец отдышаться, – потому что я хочу, чтобы ты пригласил меня на танцы в одно из тех мест, о которых Сара Бет мне все уши прожужжала. Не беспокойся, я хорошо танцую – и фокстрот, и чарльстон, и даже шимми. Во всяком случае, так говорит Сара Бет, а уж она-то, наверное, знает в этом толк.

С той самой ночи, когда нам с Джоном пришлось отвозить мою пьяную подругу домой, я не давала ей покоя, требуя, чтобы она рассказала мне все о забегаловках, в которые ездила: что она там делала и кто там был кроме нее. В конце концов Сара Бет уступила и поделилась со мной кое-какими подробностями. Я слушала ее и не верила, что передо мной – моя ровесница. Нам обеим было по шестнадцать, но казалось, что Сара Бет намного старше и опытнее меня. Правда, она всегда была склонна к авантюрам, но по-настоящему неуправляемой моя подруга стала после того, как ее отправили домой из частного пансиона в Северной Каролине. А вскоре я заметила и кое-что другое: в ее выходках появилась нотка отчаяния, если вы понимаете, что я имею в виду. Казалось, будто ее что-то преследует и она спешит взять от жизни как можно больше до того, как ее разоблачат.

– Сара Бет? Да, в танцах она разбирается, – согласился Джон, и выражение его лица стало вдруг очень серьезным. – Хорошо, я тебя приглашу, но только если ты пообещаешь, что поедешь со мной, а не с Сарой Бет и Уилли.

– Почему?

Он поцеловал меня в кончик носа.

– Я хочу, чтобы у моей девушки было все самое лучшее, поэтому мы с тобой пойдем туда, где есть танцпол. Ну чтобы тебе не пришлось танцевать на столе…

Джон назвал меня «своей девушкой»! Я почувствовала, что краснею, и широко улыбнулась, стараясь скрыть смущение.

– Может, сегодня вечером? – предложила я. – Я как знала – оделась получше. Что скажешь?

Вместо ответа Джон запрокинул голову назад и расхохотался.

– Что тут смешного?

– Ты. И твое неподражаемое рвение, конечно. Ты – как щенок, которому все интересно, и поэтому он всюду лезет. Тебе надо научиться терпению, Аделаида.

Сложив руки на груди, я нахмурилась и состроила сердитую гримасу.

– Что такое?! Ты, кажется, назвал меня… собакой? И потом, что ты можешь знать о терпении?

Джон окинул меня задумчивым взглядом, потом шагнул к стеклянным дверям лавки и повернул табличку «Закрыто» надписью на улицу. Потом он протянул руку, и я без колебаний сжала его пальцы в своих.

– Идем, я хочу тебе кое-что показать.

Джон провел меня в глубь лавки – в свою мастерскую. Там я еще не бывала, хотя в лавку заходила достаточно часто. Мастерская оказалась крошечной каморкой без окон. Вдоль стен тянулись стеллажи, с которых доносилось многоголосое тиканье. Приглядевшись, я увидела настенные, каретные, каминные и карманные часы всех фасонов и размеров. На длинном рабочем столе тоже громоздились часы, большинство из которых были частично разобраны. Стол освещали две сильные лампы, а на спинке стула висел пиджак Джона. Эта последняя деталь заставила меня почувствовать себя так, словно он позволил мне одним глазком заглянуть в свою частную жизнь, точнее – в ту ее часть, в которую он до сегодняшнего дня меня не допускал. Теперь же Джон как будто показывал мне, что больше ничего от меня не скрывает, и у меня потеплело на сердце.

– Смотри, – сказал Джон, слегка подталкивая меня к рабочему столу. Там, на небольшом свободном участке, на прямоугольном кусочке зеленой фланели размером с дамский носовой платок, лежали очень красивые дамские часы-кулон. Задняя часть корпуса была эмалевая – белые цветы на темно-красном фоне, обрамленные золотым ободком с растительным орнаментом. Когда же Джон открыл крышку, я увидела тот же узор и на безеле. Цифры на белом эмалевом циферблате были красными, а деления – черными; черные стальные стре́лки отливали синевой, как вороненый ствол дядиного ружья.